Александр Шарыпов - Клопы (сборник)

– Дозорный! – кричал он грозно. – Чьей заставы? Кто хоробр? Пошто усоп еси на коне? А? Пошто усоп?

Он тряс уснувшего в седле конника. Тот, приоткрыв сонный глаз, протянул огромную руку, накрыл ею Илью. И сгреб его, и засунул в жаркий карман.

– Тьфу, сице твою мати! – ругался Илья, топчась в кармане, и складки давил, и пот лил с него градом. – Не узнах тя, Святогоре! – закричал. – Выни мя! Душно мне! Смачно!

– Ох ты, беда, – сказал Святогор. И дал свежий воздух.

– Эй! – крикнул Илья, шаря руками. – Где ты еси? Тьма в очах моих!

– Ну, не знаю! – отвечал Святогор. – Чьи длани те свет застят! Хоть твоя! Пойми ю – вишь, розути тя хощет!

– Не время, Святогоре! Не время ся проклаждати! Земля наша стогнет! Побегнем! Кде чекан мой? Кде межи? Поперек меж! Побегнем!

И бросился бежать; опрокинул чум на пол.

– Куды? Ну куды ты? – кричал Святогор. – Эй! Чело борони!

И стукнулся Илья лбом в дубовый гроб.

– Обаче, – удивился Илья, ощупывая доски. – Домовина пуста! Откуду тут?

– Ну, домовина и домовина! Ложися ты, бога ради!

Илья полез в гроб, нюхая доски. Но неуютно было в гробу. Что нашел в нем Володимир? Что за глумление – в землю хоронить? Там изменникам место, и гниют во тьме, и жрут их черви, и ходят по ним, и топчут их внуки их. Дыхание хоробра огонь должен унесть!

– Нет, – сказал он, вставая и нюхая руки. – Ошую голо! И одесную голо! И плесенью обухало! Не по мне!

– Тьфу, лешак! Ну, дай, яз лягу, – сказал Святогор с досадой. И лег. И стал ему гроб как раз.

– Накрой меня, – сказал он.

Илья взял крышку, поднял.

– Накроеши? – спросил Святогор с сомнением. И взглянул на Илью.

– Яз? – не понял Илья. – Пошто не накрою?

Он осмотрел крышку. Незнакомо было ему. Но подумал: «Что за хитрость!» И накрыл. И тотчас услышал:

– Соньми! Соньми!

Схватился Илья за крышку – и не мог зацепить. Хотел накренить гроб, опрокинуть – и не дался ему. Он отшатнулся в недоумении.

– Что ты ся дергаеши? – остановил его кто-то.

Обернулся Илья. Тот улыбался в темноте.

– Кде чекан мой? – закричал Илья.

– Да тут твой чекан.

– А ты кто еси?

– Святогор есмь.

– Как Святогор? Кого же яз в домовине уходи?

– Про то забыша! Поидем… Поидем опять! Тамо хоть твоя! Тяга земная!

Илья плохо верил. Пошел, упираясь, держал топор наготове. Наткнулись опять на гроб.

– Ляг, Илюша, – сказал Святогор. – Не слышишь? Стогнет. Зовет тя…

Илья стоял, глядя на домовину. Потом отгребся от нее.

– Нелепо ми се похухнание, – сказал сердито.

– Ось ты необытный! – осердился и Святогор. – Ну тебя!

А сам лег в домовину. Илья стоял в стороне. Хотелось ему закрыть крышку, а потом снять. Но не решался.

– Ну, накрой. Накрой, – сказал Святогор.

Илья нагнулся над ним. И увидел глаза родные. И тянуло туда, потянулся Илья ртом, и не мог дотянуться. Святогор смотрел со слезами.

– Накрой, – просил затаенно. – Да поверни. Да не так. Неловко мне. Да куды? Ну куды ты? Что ты на полночь головами кладеши? У, мурома несловеньска!

Осерчав, бросил Илья крышку на Святогора: только лоб его состучал. И тут же, опомнясь, хотел сдвинуть. И не мог.

И, взяв топор, стал ковырять щели. И не ковырялись. Тогда ударил по гробу – ан захлестнул гроб обруч. Растерявшись совсем, ощупал Илья железо. И опять ударил топором. И опять, как шрам – обруч.

– Да что за притча такая! – закричал он в отчаянии. – Не постигну законы сии!

Выпал топор из дрожащих рук.

– Эх ты, лихо, лишенько, – сказал над ним Святогор.

Тут Илья стукнулся носом и открыл глаза. И увидел седло под щекой.

– Тяжко тебе? – сказал Добрыня. – Кто ж тя полошит? Ох, беда. Ну, дай подую.

Кто-то храпел за Добрыней, а кто-то чесался, а кто-то сказал из темноты:

– Кто тамо храпить? Лягните его!

Добрыня, склонившись, подул Илье на темя, и тот стал падать в глубокий поруб, держась за дряблую старушечью руку и стараясь дышать равномерно.

Отправляясь на Рибок – если у вас есть капля совести – прошу вас, возьмите что-нибудь почитать.

Не для себя! В супермаркете, когда гид сделает паузу, при переходе между рядами полок обратите внимание на служительницу, стоящую у окна. Дайте ей. Не надо чего-то сверхизысканного, лучше всего – горсть листков отрывного календаря.

Мы не задумываемся, насколько там дороги чувства. Нас учат, что они не нужны рибочанам; я сам, к стыду своему, думал так. Мне не приходило в голову, что чувства на Рибок приходится импортировать черт-те откуда и они просто не по карману абсолютному большинству людей. Истину открыл мне один опустившийся, разглаженный до невозможности рибочанин с солнечной батареей вместо лысины и с кашей в голове, который увидел, как я читаю на скамеечке возле фонтана, и сразу подсел ко мне.

– Истина состоит в том, – сказал он, – что человек потребляет и не может не потреблять.

– Разве вас не удовлетворяет вид этих деревьев? – со всей наивностью представителя совершенно иного мира спросил я его.

– Удовлетворяет ли вас упаковка пищи? – ответил он вопросом на вопрос и вдруг зажмурился.

Подняв голову, я увидел, что девушка, проходившая мимо, – из тех, что я, по недалекости своей, относил к Армии Спасения, – выключила бюстгальтер. Как сжался мой собеседник! Тут только я понял, что она делает это для меня – духовно богатого по их меркам иностранца, который за чувства может заплатить буквой и духом или же обменять баш на баш.

Так не уподобляйтесь же им – давайте. Давайте всем, безвозмездно. В некоторых случаях лишь требуется такт.

Студенткам, например, лучше подавать за оживленным разговором в поезде, чтоб это выглядело как обмен. Пусть они думают, что вы не знаете, что у них ничего нет. Делайте упор на то, что ваше чтиво без консервантов, что оно может потерять полезность до утра, что вам одному его не осилить и т.д. и т.п. Скажите что-либо смешное – например, назовите изюминки тараканами. Я еще убеждал тем, что мои листочки домашнего производства – поскольку и в самом деле готовлю сам, – это всегда действовало безотказно, и все, что я доставал, даже мятое, прочитывалось моментально.

Взрослым вместо красочных, дорогих изданий на лощеной бумаге даже полезней что-нибудь невзрачное, но питательное.

Детям, напротив, лучше магазинное, имеющее привлекательный вид. Кроме того, надо показать, что вы сами читаете с увлечением. Но будьте всегда наготове! Однажды я слишком увлекся и вспомнил, что я в рибочанском кинотеатре, только когда услышал:

– Мама, у нас нет ничего почитать?

– Нет ничего, терпи.

Я едва успел протянуть фонарь и вырванные страницы – мама чуть не увела свою дочь: они учат их не разговаривать с незнакомым мужчиной. И долго еще в ушах у меня звучал детский голос… Вообще никогда, никому из них не мог я смотреть в глаза – наверное, там были слезы, – я всегда отворачивался. Но я слышал, как старушки говорили «сынок», девушки в поезде – «Сашка», а та маленькая рибочанка, может быть, впервые в жизни выговорила «спасибо».