Александр Шарыпов - Клопы (сборник)

«Воздух был наэлектризован, – пишет «Чуг. мысль». – Раздался выстрел – и посыпались камни». В редакции нам подтвердили, что копирка в этот день оборачивалась вокруг руки и трещала безбожно. Про камни судить не могу.

«Чуг. юность» отталкивает своим безудержным гедонизмом – но тут и она поразила меня некой статьей.

Юнкор Оля Луева пишет:

«Вокруг раздавались выкрики, звучал громкий смех. Но все это было как ожидание похорон». Так! И далее: «Мне давно уже пора было уходить, но скамья действовала на мое тело подобно магниту». Схвачено чрезвычайно метко. К сожалению, с середины статьи Олю, что называется, понесло. В начале верно, а потом уже и Сидор стал не Сидор, а Исидор, и глаз у него вылетел не от грома, а от погрома, а потом уже он будто бы с детства мечтал поступить в солдаты, поэтому уехал убивать арабов, т.е. вообще черт знает что. Сидора все-таки звали Сидор, и был он обыкновенный маляр, только одноглазый. А в конце – как это бывает, особенно в женских статьях, – весь разговор переводится на себя, что это она, Оля, во всем виновата, и тут же ее фотография на весь разворот – разумеется, в голом виде, в томлении на траве… Ну, это уже гедонизм.

Наконец, некто Шулейкин тиснул статью в затоновской многотиражке под названием «Голос моря». Оказывается, будучи в море, матросы иногда вдруг начинают прислушиваться к чему-то, потом у них расширяются глаза, всех охватывает паника, и, не выдерживая, они бросаются за борт. Казалось бы, о событиях того дня не говорится ни слова, но каждому и так ясно. Тогда было то же самое. И еще скованность – оттого, что прыгнуть нельзя. Я, положим, не знал ни о каком голосе моря – но расширенность глаз я заметил. Равно как и сам характер движений. Как только пересечение аллей вынуждало прохожих встретиться в одном месте, они подходили друг к другу с очевидным намерением начать разговор – но внезапно меняли это намерение и расходились. Двигаясь после этого, иногда вдруг выкрикивали что-то и разражались запоздалым и деланным смехом. Всему этому я был свидетель. И эти неуместные лозунги из красного кумача, и эти оторванные и летающие повсюду шары – все это действовало на нервы. Тогда я не отдавал отчета, только смутно ощущал, что что-то не то. А теперь не могу понять: как же они летали в разные стороны?

Я сидел на скамейке, пока не осознал, что рядом кто-то стоит. Кто-то стоял намеренно, до боли знакомый. Перебирая всех в памяти, я смотрел на эти расхристанные сандалии с расстегнутыми пряжками, на эти обвисшие тренировочные штаны, на это багровое лицо с бородавкой – не мог вспомнить. Пока он не запел:

– Епротасов! – вырвалось у меня.

– Я! – отозвался он, подрыгивая ногой. – А ты что же это, сука, честь не отдаешь?

Вот тут я хотел подняться – но руки и ноги мои онемели (магнит! магнит!), и я был обескуражен на этой скамье. Потом он расхохотался:

– Да я же шучу, маляр! Ты что? Что побледнел? Я ж не на службе… Ну, ты даешь.

Только тогда меня отпустило, и я поднялся и даже слегка оттолкнул его от себя. Действительно: он же был в партикулярных штанах, как до меня не дошло? Я отодвинул его рукой, он ухватил меня за руку:

– Пойдем, чего покажу.

– Куда?

– Да что ты как деревянный?..

Мы с ним пошли. Мне пришла в голову мысль, что он уволился из участка.

– Пойдем, чего покажу, – бормотал он, обводя глазами аллеи, по пути, между прочим, сунул в рот свисток, издал трель и как-то странно замолк, причем на лице его поочередно сменили друг друга выражения любви, тревоги и ревности. Потом опять запел:

У меня утвердилась мысль, что он уволился из участка и устроился в парке, чем-то вроде начальства. Тем более что он время от времени обводил вокруг пальцем и показывал мне:

– Большая аллея… Средняя… Малая… Это пихта… Там шкиперский проход… Распивочная… Закусочная… А вот там – пойдем, чего покажу. Там у нас, как его, Обводной канал! – я был в недоумении, так как мы подошли уже к самому забору. – Обводной канал! Вот, смотри, блядь, опять написали, – он плюнул и принялся растирать локтем, потом показал под ноги: – Вот! Обводной канал! – под ногами его, вдоль забора, тянулся бетонный желоб. – Пустим здесь воду… Всю крапиву долой. Там будет Фонтанка. Ну, это, для баб, сам понимаешь…

– Так вы теперь кто? – спросил я, перешагивая через битые кирпичи.

– Все там же и все тем же…

– Как, – я остановился. – Как же тогда… Это?

– Это в свободное от работы время… Да ты пойми, маляр, – говоря это, он вытаскивал из зарослей какую-то ржавую проволоку, – теперь каждый образованный на счету! Половина за границу уехала… Вот ты: что ты сделал для граждан? Ты прислушивался к их нуждам? Нет? А вот ты прислушайся! Помимо своей основной работы! Как говорится. Вот я – вечер дежурю, днем тут. Кто будет порядок наводить?

– Все это хорошо, – сказал я, волнуясь, – но почему же вы не арестовали Еикина? Ведь он женщину топором зарубил!

– Кто тебе сказал?! – крикнул Епротасов – так громко, что обернулись двигавшиеся вдалеке. – Откуда ты знаешь? – зашептал он, придвинувшись ко мне вплотную. – Ты видел труп?

– Нет, но в газетах писали…

– Эх, ты! – лицо Епротасова исказилось, – «в газ-зетах пис-сали…» Если кто-то убит – должен же быть труп. Так или нет? Да мне – приди хоть сам адмирал Хронопуло и стукни кулаком по столу: «Протасов! Твою мать… У тебя там кто-то убит!..» Я скажу: «Михаил Николаевич… Покажите труп. Нету? Тогда извините меня! Здесь вам не Черноморское пароходство…» Зарубил… Да я же… Я же в то утро весь горморг перевернул вверх ногами! «Да вы что, – говорят, – товарищ участковый… Быть не могло…»

– Подождите, – я недоумевал, – вы хотите сказать…

– Надо же так огадить! Еиков убил старуху! Образованный человек… Образованный человек никогда не убьет!

– Выходит, его шельмовали?

– Шельмовали! Шельмовали. Это ты, маляр, верно сказал. То, что надо. Я же потом нашел… Этого пис-саку, я же его потом вытащил из бильярдной. «Что же ты, гад?» – говорю. «Ме-ме… Я, – говорит, – хотел сказать, что он ее трахнул». «Ах ты, гад! – говорю. – Я же тебя после этого… Не уважаю. Я тебя не уважаю после этого, понял, ты?» – «Ме-ме… Я хотел…» «Гад ты, – говорю, – вот ты кто!» «Мы, – говорит, – то-оже хотим…» – «Так делайте!» – «Мы делаем…» – «Что вы делаете? Нашелся один человек, у которого душа болит об культуре! Тут же его надо обгадить… Вы прислушайтесь к нуждам граждан! Вот же тут нассано в лифте – вытрите! Вот же на лестнице насрано! Унесите в мусорный бак! А Еиков – ведь он… Да, он нарушил. Один раз, в прошлом году, неправильно перешел…» Стой! – вдруг закричал он. – Иди сюда! Иди сюда! Я же предупреждал! Нельзя ходить по газону! – он начал хлопать себя по карманам. – Главное, если б прогресса не было… Есть же прогресс! В Эрмитаже никто не серет? Правильно? А раньше как срали! Так надо же думать… Как говорится…