Марк Хелприн - Рукопись, найденная в чемодане

На линии так долго не было никаких признаков жизни, что я подумал, не повесила ли она трубку. Потом она сказала:

– Приезжай сюда как можно быстрее, а я тем временем успею сбегать в магазин за земляникой и сгущенными сливками.

После этого было многое другое: другие женщины, другие цвета, прогулки, – но в конце концов я оказался лицом к лицу со своим страхом и необходимостью взглянуть на документы, которые могли подтвердить, что почти четыре десятка лет я служил человеку, убившему моих родителей.

Я начал (относительно) поправляться: не видел больше потусторонних красок, когда закрывал глаза; мне больше не требовалось заниматься любовью с Сидни семь дней подряд или тратить огромные деньги на роликовые коньки, сладкую вату и игрушечные пушки. Во время этой странной интерлюдии Пайнхэнд почувствовал мою уязвимость и форсировал цепочку событий, конечной целью которых было загнать меня в кладовку для метел.

Мой внутренний механизм начал восстанавливаться, и в один прекрасный день я опять стал мужчиной. Хотя при спуске в архив я нервничал, как ребенок перед фортепьянным концертом, ребенком я более не был, и в игру вступал весь мой жизненный опыт. Из лифта я вышел прежним собою, вернувшимся, чтобы сразиться с трудностями.

Мне никогда не приходилось бывать в архиве. Он был отделен от библиотеки, в которой я многие годы занимался своими изысканиями. К самим архивным материалам никого не допускали, но я намеревался воспользоваться остатками своего быстро исчезающего положения, чтобы пробраться к документам.

Впрочем, попасть в обитое панелями преддверие хранилища достопамятных древностей Эдгара было достаточно просто. Там я ступил на восточный ковер, такой толстый, что на нем трудно было удерживать равновесие, и спросил хранительницу, нельзя ли мне просмотреть записи 1913 и 1914 годов.

Эта женщина являла собой нечто среднее между обычным архивариусом и Софи Лорен. Как выяснилось, говорить с ней не легче, чем с Тянитолкаем.

– Разумеется, нет, – сказала она. – Все архивные материалы закрыты.

– Я – исполнительный вице-президент по изысканиям и инвестиционной политике, – сказал я, – а также полноправный партнер.

– Это ничего не значит, – сказала она (и была совершенно права).

– Какой прок в архиве, если никому нельзя им пользоваться?

– Им можно пользоваться, – заявила она.

– Кому?

– Мистеру Эдгару.

– Он едва шевелится и не в состоянии читать. Он не смог бы приподнять ни одного из этих ящиков, – сказал я, указывая в глубину архивного помещения, где в огромных несгораемых сейфах, на каждом из которых, как я заметил, было по три замка, хранились все сведения.

– Мистеру Пайнхэнду и мне полагается оказывать мистеру Эдгару помощь при работе с этими материалами.

– Значит, вы их знаете.

– Нет, не знаю. Мне нельзя читать того, что в папках.

– Но вы и мистер Пайнхэнд имеете к ним доступ.

– Нет. У мистера Пайнхэнда есть один ключ, у меня есть один ключ, и у мистера Эдгара есть один ключ. Я знаю, что только мистер Эдгар может видеть документы. Мистер Пайнхэнд знает, что только мистер Эдгар может видеть документы. И мистер Эдгар знает, что только он сам может видеть документы. Уверяю вас, только мистер Эдгар знает, что в этих документах.

– Почему? Что в них такого секретного?

– Понятия не имею. Они принадлежат мистеру Эдгару.

– Как часто мистер Эдгар приходит читать документы?

– Если бы мистер Эдгар приходил читать документы, я сказала бы вам, чтобы вы задали вопрос ему. Но дело в том, что он не приходит читать документы.

– Никогда?

– За пятнадцать лет, что я здесь, – ни разу.

– Вы сказали, что не можете читать то, что в папках.

– И настаиваю на этом.

– Откуда вам знать, что там папки, если вы никогда их не видели?

– Такова процедура на случай, если он захочет что-то посмотреть.

– Наверное, он забыл, что этот архив вообще существует, – сказал я, испытывая раздражение, смешанное с изумлением. – Он, знаете ли, от своей дряхлости отупел, как бейсбольная бита.

Она повернула руки ладонями кверху, как бы говоря: «Ну и что из этого?»

– Значит, вы сидите здесь, в кабинете, который подошел бы президенту Франции, и раз в год получаете порцию новых материалов?

Она медленно покачала головой из стороны в сторону.

– Этот архив покрывает только период между основанием фирмы и созданием Комиссии по ценным бумагам и обменному фонду в тридцать четвертом году.

– А что вы делаете здесь целый день? Зачем вы здесь? – требовательно спросил я, как будто у инвестиционного банка может быть хоть какое-нибудь основание тревожиться о непроизводительных затратах.

– Я здесь на случай, если мистер Эдгар захочет воспользоваться архивом. А что я делаю целый день, касается только меня.

– Но что вы все-таки делаете? – спросил я, уже из чистого любопытства.

– Можете иногда спускаться сюда и выяснять, чем я занимаюсь, – сказала она, глядя на меня принизывающим взором, от которого у меня захватило дух. – Здесь очень тихо.

Я ушел пошатываясь. Если бы она сняла с себя очки – черную пластмассовую оправу с линзами, уменьшавшими ее глаза до размера блесток на платье, – то стала бы ошеломляюще привлекательной. Но нельзя заводить шуры-муры на месте службы, как бы сильно тебе этого ни хотелось, да и не только это, – ведь, принимая во внимание, как остро я нуждался в ключе, что бы я ни сделал, это непременно превратило бы меня в жиголо.

Это было задолго до моей встречи со Смеджебаккеном, а архив располагался высоко над землей. Ни один из планов, рассмотренных мною, не оставлял мне возможности избавиться от навязчивого желания либо убить мистера Эдгара, либо продолжить работу в фирме Стиллмана и Чейза.

Я был в тупике.

Я воображал себе все – от интрижки с мисс Дикстайн, хранительницей архива, которую я не хотел затевать из принципа, до интрижки с секретаршей Дики Пайнхэнда, которую я тоже не хотел затевать из принципа. Оставалась еще интрижка с одной из «нянечек» мистера Эдгара, которую я опять-таки не хотел затевать из принципа, но которую все равно мог затеять, не будучи в состоянии сопротивляться. Его нянечки были самыми красивыми женщинами на свете. Не думаю, чтобы хоть одна из них была ниже шести футов ростом, и все они были, в буквальном смысле, сногсшибательны. Я от них глаз не мог оторвать. И никто не мог. Хотя мистер Эдгар располагал лучшими на свете врачами, именно присутствие этих женщин поддерживало в нем жизнь так долго – старый трюк, знакомый большинству королевских особ.

Отношения их были, разумеется, чисто платоническими. На плаву его удерживала череда обворожительных фантазий, подрагивавших в полумертвом сердце. Но даже если я и был способен подмять под себя нянечку-другую, то шансы одержать победу над мисс Дикстайн равнялись почти нулю, а что до секретарши Пайнхэнда, то я даже не знал, имела ли она доступ к его ключам. Сексуальный подход исключался по многим причинам, включая ту, о которой я не дал себе труда упомянуть и которую можно изложить так: хотя я всегда бывал влюблен, это происходило в результате игры слепого случая. Когда бы только я ни задался целью завоевать определенную женщину, за этим неизменно следовало одно только разорение. К тому же я, наконец, боялся, что мисс Дикстайн примется любить меня с таким накалом, что после первой же нашей встречи я превращусь в разбитую мемориальную табличку, указывающую на место, где птичка дала сражение кошке. А это в мои планы не входило.