Новый мир. № 7, 2000

Можно говорить о том, что благодаря выходу этой книги мы имеем возможность впервые прочитать неопубликованных Блока и Мандельштама, полнее вообразить себе исторический и литературный контекст деятельности легендарного издательства «Всемирная литература» (1918–1925) или жизнь не менее легендарного Дома Искусств. Тут же порассуждать о дополнительных красках в петроградской атмосфере двадцатых или — в оттепельном хрущевском тумане. Или — о том, в каком виде отразился на страницах «Чукоккалы» грозовой климат растянувшегося на годы Тридцать седьмого. Вообще — о Времени.

Страницы этой книги, наверное, могли бы выразительно иллюстрировать чьи-нибудь эссе «О свободе» или «О тирании». Я уж не говорю о том, что эта книга — своего рода прививка от пошлости, в которой, как писал у себя в дневнике Чуковский, «купается вся полуинтеллигентная Русь». А можно — воспользуюсь проницательным наблюдением Ю. Карякина — подумать и о том, что «Чукоккала» способна помочь преодолеть «грех уныния».

Можно, наконец, задуматься, насколько правильно и оправданно решение составителя: издать альманах, сохранив в нем как и старые комментарии самого Чуковского (конечно же только к тем страницам, которые он считал хоть сколько-нибудь возможным видеть опубликованными), так и добавив новые, написанные сегодня. И хорошо ли, что факсимильное воспроизведение страниц «Чукоккалы» выполнено «марочно», когда каждый лист альманаха предстает перед читателем в размере чуть больше коробка спичек, окруженный расшифрованным чукоккальским текстом и комментариями к нему. Сразу оговорюсь, что в нынешнем году приложением к этой книге, где идея текста доминирует над идеей картинки, выйдет, Бог даст, — как приложение — широкоформатный факсимильный том. Правда, как говорят, он будет стоить немыслимых денег, а тираж не превысит трехзначной цифры. А возможно, кому-то захочется сравнить с нынешним и обсудить предпоследний замысел издания альманаха в 1994 году — не воплощенный сперва по техническим, а затем и по конструктивным причинам, когда «Чукоккала» готовилась в виде чисто факсимильного альбома с приложением тома «Пояснений». Судя по замыслу героических издателей, эти «Пояснения» должны были превратиться почти в новую литературную энциклопедию… Как явствует из тогдашних газетных интервью, задумывался даже компьютерный диск с богатым меню и расширенной системой поиска.

Но вернемся к вышедшей книге. Путешествие по страницам альманаха затягивает и захватывает настолько, насколько интересно и дорого его читателю то, что происходило в российской жизни и российской литературе на протяжении уходящего от нас столетия. Кстати, тот факт, что в 1916 году «Чукоккала» вместе с хозяином съездила в Англию, где побывала в руках Конан Дойла и Герберта Уэллса, а также приняла в себя рукописный лист с балладой Оскара Уайльда, усугубляет сказанное. И как знать, может, шутливая надпись чукоккальца Юрия Анненкова на одном из вариантов обложки — «Собрание рисунков Репина за последние 100 лет», — сегодня не покажется такой уж шутливой?

…Обсуждая «Чукоккалу», как не вспомнить о ее предшественницах. В предисловии к изданию двадцатилетней давности Ираклий Андроников тоже писал о традиции существования подобных альбомов и тут же — о выламывании «Чукоккалы» из рамок всяческих традиций. Это же не альбом для автографов!

Впрочем, один раз он таковым все-таки оказался. Во сне. Декабрьским утром 1924 года Корней Иванович записал в дневнике: «Снилась „вдовствующая императрица“, которой никогда не видал… Очень ясно: лицо с кулачок, старушка. Сидит на диване с Марией Борисовной, шушукаются. А я беру „Чукоккалу“: „Ваше величество, дайте автограф“. Дело летом, на даче. Солнце. Приснится же вздор — безо всякой связи с событиями…»

Между тем предчувствия событий и сами события отражались в «Чукоккале» на протяжении всей ее жизни: перемены режимов, войны, культурные сдвиги, мифы — все, все.

Иногда зеркало кривилось, могло сбить с толку. Вспоминая о записях и рисунках времен Первой мировой, Чуковскому в своих предсмертных комментариях пришлось объясняться: «…иной читатель, пожалуй, подумает, будто во время войны мы только и делали, что забавлялись альбомными виршами. Такое заключение было бы крайне ошибочно. Из участников „Чукоккалы“ и Бенедикт Лившиц и Гумилев ушли на фронт добровольцами, Репин с утра до ночи работал над своими полотнами, Евреинов писал свою трехтомную книгу „Театр для себя“, так что „Чукоккала“ была для нас отдыхом, отдушиной, своего рода „пиром во время чумы“…»

Кажется, говоря здесь о «пире», автор подразумевает что-то вроде доброго карнавала в бахтинской аранжировке.

Интересно, помнил ли он, когда писал эти строки, свою дневниковую запись 1957 года: «Как отвратительны наши писательские встречи. Никто не говорит о своем — о самом дорогом и заветном. При встречах очень много смеются — пир во время чумы, — рассказывают анекдоты, уклоняются от сколько-нибудь серьезных бесед…» Вот такие «пиры».

Замечательно в этой связи участие в альманахе тех, кого этот, один из самых ярких, литературных критиков серебряного века безжалостно уничтожал в своих ранних статьях. Например, поэта Александра Рославлева, которого, пользуясь выражением Розанова, Корней Иванович заживо «закопал» под заголовком своей знаменитой статьи «Третий сорт».

Убежден, что внимательный читатель четырехсотстраничного тома оценит работу составителя. Волей случая автор этих заметок был частым свидетелем многолетнего и ежедневного труда над книгой. Труда рукотворного, не разгибая спины. Здесь я, пожалуй, в последний раз открою «Дневник» хозяина альманаха: «Вчера разбирали с Люшей (Еленой Цезаревной Чуковской. — П. К.) „Чукоккалу“, которую она знает гораздо лучше, чем я. Очень весело было работать вместе…»

На днях я поинтересовался мнением об этой книге у начинающих студентов-филологов: «Пробовали читать?» — «С любого места. По ней гадать можно». Жаль, что я тут же не спросил, удалось ли им выдержать студийный экзамен Чуковского: назвать тех поэтов, из стихотворных строчек которых он составил в своем альманахе длинную и увлекательную балладу.

Не предаваясь «гаданиям», все-таки не удержусь и процитирую одну не публиковавшуюся ранее чукоккальскую запись.

«Неортодоксальный» священник и писатель Григорий Спиридонович Петров, автор книг «Евангелие как основа жизни» и «Русское дело». Запись сделана 21 сентября 1915 года: «Война — самый точный градусник для определения и высшей доблести, и крайней подлости человека и народов».

Кажется, это действительно своевременная и современная книга.

P. S. В отечественном чуковедении, существующем сегодня усилиями нескольких человек, произошло еще одно знаменательное событие. Вышла в свет первая полная библиография произведений Корнея Чуковского и литературы о нем за 1901–1993 годы. В книгу выборочно вошли и более поздние публикации, а также статьи о К. Чуковском в журналах русского зарубежья. В «Биобиблиографическом указателе „Корней Иванович Чуковский“» (составитель Д. А. Берман / М., 1999/)представлены критические статьи писателя в дореволюционной печати, книги для детей и о детях, исследования о Чехове и Некрасове, многочисленные переводы и пересказы, мемуарные очерки и литературные портреты, редакторская и составительская работа.