Патрик Модиано - Маленькое чудо

— Мадемуазель уходит. Поужинай и ложись спать.

Девочка опять посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, которые, казалось, уже ничему не удивлялись. Мишель Валадье шагнул вперед, и она стояла теперь между обоими родителями.

— До завтра, — сказала я ей.

— До завтра.

Похоже, она не очень-то в это верила.

Оказавшись на улице, я села на скамейку в аллее возле Ботанического сада. Я сама не знала, чего дожидаюсь. Вскоре вышли месье и мадам Валадье. Она в шубе, он в темно-синем пальто. Оба держались на расстоянии друг от друга. Дойдя до черной машины, она села назад, а он за руль, как будто был ее шофером. Машина скрылась в направлении авеню Мадрид, и я подумала, что никогда ничего не узнаю об этих людях — ни их настоящих имен, ни фамилий, ни причин беспокойства, сквозившего порой во взгляде мадам Валадье, или отсутствия стульев в кабинете месье Валадье, на чьей визитной карточке стоял чужой адрес. А девочка? Она-то загадки для меня не представляла. Я догадывалась, что она чувствует. Я была в детстве примерно такой же.

На втором этаже, в ее комнате, зажегся свет. Очень хотелось подняться и побыть с ней. Мне показалось, что в окне промелькнула ее тень. Но я не стала звонить в дверь. Мне самой было тогда так плохо, что не хватало сил помогать кому-то еще. А потом, эта история с собакой напомнила мне один эпизод моего детства.

Я направилась к Порт-Майо, с облегчением удаляясь от Булонского леса. Днем там было еще ничего, особенно возле пруда-катка, вместе с девочкой. Но сейчас, в темноте, меня охватило ощущение пустоты, куда более страшное, чем на тротуаре улицы Кусту, у входа в «Небытие».

Справа начинался Булонский лес. Когда-то давно, ноябрьским вечером, там потерялась собака, и это будет мучить меня всю жизнь, в самые неожиданные моменты. Бессонными ночами и в дни одиночества. Но и летними днями тоже. Надо было объяснить девочке, что все эти истории с собаками совсем небезобидны.

Когда я сегодня вошла во двор и увидела ее на скамейке, я вспомнила другой школьный двор. Мне было столько же лет, сколько ей, и в том дворе тоже играли пансионерки постарше. Их обязывали заботиться о нас. По утрам они помогали нам одеваться, а вечером мыться и ложиться спать. Штопали нашу одежду. Мою старшую звали, как и меня, Тереза. Брюнетка с голубыми глазами и татуировкой у плеча. В моих воспоминаниях она чем-то похожа на аптекаршу. Другие пансионерки и даже монашки побаивались ее, но со мной она всегда была ласкова. Она воровала черный шоколад из кухонных запасов и приносила мне вечером в дортуар. Днем иногда водила меня в прачечную возле часовни, где старшие учились гладить.

Однажды за мной приехала мать. Она велела мне сесть в машину. Я села вперед, рядом с ней. Кажется, она тогда сказала, что я больше не вернусь в пансион. На заднем сиденье я увидела собаку. Машина стояла почти в том же месте, где меня незадолго до этого сбил пикап. Пансион, видимо, находился где-то недалеко от Лионского вокзала. Потому что, когда Жан Боран по воскресеньям встречал меня у ворот, мы потом шли к нему в гараж пешком. И в тот день, когда появилась мать с собакой, мы тоже проехали мимо Лионского вокзала. Улицы в Париже были тогда совсем пустые, и мне казалось, что на автомобиле едем мы одни.

Именно в тот день я первый раз пришла с ней в большую квартиру, и она показала мне МОЮ КОМНАТУ. Раньше, в тех редких случаях, когда Жан Боран водил меня повидаться с ней, мы доезжали с ним на метро до площади Звезды, где она еще жила в гостинице. Комната у нее была даже меньше, чем у меня на улице Кусту. Я нашла в железной коробке телеграмму на ее настоящее имя и на адрес этой гостиницы: Сюзанне Шовьер, гостиница «Сан-Ремо», улица Армайе, 8. Всякий раз я испытывала облегчение, обнаруживая адреса тех мест, о которых у меня остались смутные воспоминания, но которые постоянно всплывали в моих ночных кошмарах. Если бы я знала точно, где они находятся, и могла снова посмотреть хотя бы на фасады, уверена, это прекратилось бы.

Собака. Черный пудель. С первого дня он спал у меня в комнате. Мать никогда о нем не заботилась, да и вообще, как я теперь понимаю, не способна была заботиться ни о ком — ни о собаке, ни о ребенке. Скорее всего, ей кто-то этого пуделя подарил. Он был для нее просто игрушкой и очень быстро наскучил. До сих пор для меня загадка, каким чудом мы оба, пудель и я, очутились у нее в автомобиле. Вероятно, когда она поселилась в большой квартире и стала именоваться графиней Ольгой О'Дойе, ей понадобились собака и маленькая дочка.

Я гуляла с собакой около дома, вдоль всей улицы. До площади Порт-Майо и обратно. Не помню уже, как звали собаку. Мать не дала ей никакой клички. Это все происходило в самом начале нашей жизни в большой квартире. Меня еще не отдали в частную школу Сент-Андре, и я еще не была Маленьким Чудом. Жан Боран приезжал за мной каждый четверг и забирал на целый день к себе в гараж Пуделя я брала с собой. Я догадывалась, что мать забудет его покормить. Я сама готовила ему еду. Когда Жан Боран приезжал за мной, мы спускались в метро вместе с собакой, потихоньку. От Лионского вокзала шли до гаража пешком. Однажды я хотела снять с пуделя поводок. Он не мог попасть под машину, потому что машин на улицах не было. Но Жан Боран сказал, чтоб я этого не делала. Ведь меня саму чуть не задавил пикап около школы.

Мать отдала меня в частную школу Сент-Андре. Я ходила туда каждое утро и возвращалась вечером, в шесть часов. К несчастью, я не могла брать с собой собаку. Школа была рядом с домом, на улице Перголези. Я нашла точный адрес на листке бумаги в ежедневнике матери: школа Сент-Андре, ул. Перголези, 58. Кто порекомендовал ей отдать меня туда? Я проводила там целый день.

Однажды вечером, когда я вернулась, пуделя дома не оказалось. Я решила, что мать с ним вышла. Она мне обещала его выгуливать и кормить. На всякий случай я просила о том же самом повара-китайца, который готовил нам еду и по утрам приносил матери завтрак в спальню. Она вернулась чуть позже, без пуделя. И сказала, что потеряла его в Булонском лесу. Поводок лежал у нее в сумке, и она показала его мне как доказательство того, что это все правда. Она говорила совершенно спокойно. И нисколько не выглядела огорченной. Как будто ничего особенного не произошло. «Надо завтра дать объявление, и, может быть, нам его приведут». Она пошла за мной ко мне в комнату. Но тон у нее был такой безмятежный, такой равнодушный, что я почувствовала: она думает о другом. Одна я думала о собаке. Никто нам ее не привел. Мне стало страшно тушить свет в своей комнате. Я ведь отвыкла оставаться одна по ночам, потому что со мной спал пудель, и теперь это было еще хуже, чем в пансионе. Я представляла себе, как он бродит в темноте посреди Булонского леса. В тот вечер мать собиралась в гости, и я до сих пор помню, в каком она была платье. Голубом, с газовой накидкой. Это платье долго снилось мне в кошмарных снах, и всякий раз оно оказывалось надето на скелет.