Патрик Модиано - Маленькое чудо

— Я попрошу приятеля, он работает в фильмотеке.

Мне стало страшно. Я почувствовала себя преступницей, успевшей позабыть про свое преступление, но вдруг оказалось, что где-то существуют улики. Преступница живет под чужим именем и так переменилась внешне, что узнать ее уже невозможно. Если б меня кто-нибудь спросил: «Вас случайно не звали когда-то Маленькое Чудо?» — я бы ответила нет и для меня в этом не было бы обмана. В тот июльский день, когда мать отвезла меня на Аустерлицкий вокзал и надела мне на шею картонку с надписью: «Тереза Шовьер. Фоссомброн-ла-Форе, улица Шмен дю Брео, дом мадам Шатийон», я поняла, что про Маленькое Чудо лучше забыть. К тому же мать строго-настрого наказала мне ни с кем в дороге не разговаривать и никому не говорить, где я жила в Париже. Я просто пансионерка, возвращаюсь домой на каникулы в Фоссомброн-ла-Форе, на улицу Шмен дю Брео. Поезд тронулся. Было очень много народу. Я стояла в коридоре. Хорошо, что у меня на шее висела табличка, иначе я затерялась бы среди всех этих людей. Забыла бы свое имя.

— Пожалуй, мне не очень хочется смотреть этот фильм, — сказала я.

Недавно в кафе на площади Бланш от какой-то женщины за соседним столиком я услышала выражение, которое заставило меня содрогнуться: «Скелет в шкафу». Мне хотелось спросить у Моро-Бадмаева, не портится ли от времени кинопленка, может быть, она тоже подвержена тлению, как мертвецы. Тогда лица Ольги О'Дойе и Маленького Чуда оказались бы изъедены цвелью и голоса их стали бы неслышны.

Он сказал, что я очень бледная, и предложил поужинать вместе где-нибудь поблизости.

Мы дошли по левой стороне бульвара Журдан до какого-то большого кафе. Он выбрал столик на застекленной террасе.

— Видите, мы находимся прямо напротив Университетского городка.

Он указал на большой дом по другую сторону бульвара, похожий на замок.

— Студенты, которые там живут, приходят сюда, и, поскольку все они говорят на разных языках, кафе назвали «Вавилон».

Я огляделась. Было уже поздно и совсем мало народу.

— Я часто сижу здесь и слушаю, как они болтают на своих языках. Отличная тренировка. Попадаются даже студенты из Ирана, но, увы, никто из них не говорит на степном фарси.

Кухня уже не работала, и он заказал два сандвича.

— Что вы будете пить?

— Стакан виски, чистого.

Примерно в этот же час я зашла тогда ночью за сигаретами в бар «Кантер» на улице Пюже. И сейчас вспомнила, как мне было хорошо, когда я выпила виски. Я свободно дышала, тревога отпустила меня, исчезла гнетущая тяжесть в груди. Мне стало почти так же легко, как в детстве от эфира.

— Вы, наверно, получили прекрасное образование.

Я вдруг испугалась, не прозвучал ли в моем голосе оттенок зависти или горечи.

— Только аттестат и Школа восточных языков…

— Как вы думаете, я могла бы записаться в Школу восточных языков?

— Конечно.

Значит, я не совсем уж и наврала аптекарше.

— У вас есть аттестат?

Я хотела сначала ответить да, но это было бы слишком глупо — опять врать, особенно теперь, когда я столько рассказала ему.

— Нет, к сожалению.

Наверно, у меня был такой пристыженный и опечаленный вид, что он, пожав плечами, сказал:

— Ничего страшного, подумаешь! Есть масса прекрасных людей без всякого аттестата.

Я стала припоминать, в каких школах я училась. Сначала пансион, с пяти лет, где нас опекали старшие девочки. Интересно, что сталось с Терезой? У нее хоть была примета, по которой я смогла бы ее узнать: татуировка на плече. Она говорила, что это морская звезда. Потом школа Сент-Андре, во времена большой квартиры, когда я снова начала жить с матерью. Но очень скоро она дала мне это имя, Маленькое Чудо, и потребовала, чтобы я снималась вместе с ней в «Перекрестке Стрелков». Со школой Сент-Андре было покончено. Еще помню молодого человека, очень недолго служившего моим гувернером. Возможно, мать нашла его через агентство Тейлора и через этого рыжего господина, который послал меня к Валадье. В Париже тогда стояла очень снежная зима, и он водил меня кататься на санках в парк на Трокадеро.

— У вас нет аппетита?

Я только что отхлебнула глоток виски, и он смотрел на меня с беспокойством. Я не прикоснулась к сандвичу.

— Наверно, стоит все-таки что-то съесть…

Я заставила себя откусить кусочек, но проглотила с большим трудом. Потом отпила еще виски. У меня не было привычки к спиртному. Я чувствовала горечь во рту, но постепенно виски начинало действовать.

— Часто вы пьете что-то подобное?

— Нет. Только сегодня, так легче рассказывать…

Обязательно покажу ему фотографию из «Перекрестка Стрелков», которую я засунула на самое дно железной коробки. Чтобы пореже попадалась на глаза. Я там в ночной рубашке, с широко раскрытыми глазами, в руке у меня электрический фонарик, и я брожу по коридорам замка. Я выбежала из своей комнаты, испугавшись грозы.

— Мне непонятна одна вещь. Почему ваша мать вас бросила и уехала в Марокко?

Странное ощущение, когда вам задают вопрос, который до сих пор только вы сами себе задавали… В доме в Фоссомброн-ла-Форе я ловила иногда обрывки разговоров между Фредерикой и ее приятельницами.

Они думали, я не слышу или слишком мала, чтобы понять. Некоторые фразы засели у меня в голове. Однажды та брюнетка, которая знала мою мать в юности и не любила ее, сказала: «Счастье для Ольги, что она успела вовремя уехать из Парижа…» Мне было лет тринадцать, и это прозвучало для меня загадкой, но я не отважилась расспрашивать Фредерику.

— Точно не знаю, — ответила я. — Кажется, она уехала с мужчиной.

Да, какой-то мужчина увез ее или ждал там и просил приехать. Жан Боран? Вряд ли. Он захотел бы взять с собой и меня. Как-то вечером, в отсутствие Фредерики, они опять говорили о моей матери, и брюнетка сказала: «Вокруг Ольги вертелись весьма сомнительные мужики». Один из этих «мужиков» заплатил — как она утверждала, — «чтобы Ольга снялась в кино». Я догадалась, что речь о «Перекрестке Стрелков».

Как-то летом мы отправились гулять в лес с Фредерикой. Надо было дойти до конца улицы Шмен дю Брео, и там начинался лес. Я спросила, как получилось, что моя мать вдруг переехала в большую квартиру. Она познакомилась с одним человеком, и он поселил ее туда. Но как его звали, никто не знал. Это наверняка он увез ее в Марокко. Потом в моем воображении часто возникал мужчина без лица, несущий чемоданы под покровом ночи. Встречи в гостиничных холлах, на вокзальных перронах, и всегда в тусклом синеватом свете дежурной лампы. Фургоны, которые загружают в пустых гаражах вроде того, что был у Жана Борана, рядом с Лионским вокзалом. И запах прелой листвы и гнили, запах Булонского леса в тот вечер, когда она потеряла собаку.