Мариэтта Роз - Девочка из Пентагона

Мы включили проигрыватель. Сперва пили чай, болтали, ели сладости. Потом танцевали, играли в карты, смотрели журнал «Веселые картинки».

Незаметно стемнело.

— Ребята, давайте поклянемся, что всегда будем вместе! — вдруг предложила Машка.

Мы закивали — согласились.

Машка выключили верхний свет, и зажгла огни на ёлке. Ей хотелось, чтобы всё было торжественно и чуточку таинственно! Мы встали в круг, взялись за руки.

— Клянемся… — прошептала Машка.

— Клянемся! — хором прошептали мы.

Машка закрыла глаза, глубоко вздохнула, вскинула голову; её тоненькие косички подпрыгнули.

— Честное пионерское!

— Мы ещё не пионеры, — тихо возразил Толик.

— Будем же! — зацыкали все.

Дать честно-пионерскую клятву очень хотелось.

— Клянемся! Честное пионерское! — повторила Машка.

— Честное пионерское! — повторили мы и даже крепче сжали друг другу руки.

— Что мы всегда-всегда будем дружить! Всегда будем вместе! Всегда будем помогать друг другу! Чтобы не случилось!

— Клянемся! — повторили мы.

Все встали. Растерянно, испуганно.

Вместе с фашисткой в класс вплыла директриса!

— Дети! — обратилась к нам Людмила Михайловна. — Сегодня на нашем собрании будет присутствовать директор школы Антонина Викторовна.

Вот интересно: а какой смысл так пафосно говорить об очевидном?

Фашистка и директриса чинно расселись на стульях. Видимо, в этот раз Пантелейщина решила не быть «с народом».

— Сегодня мы разбираем двух ваших товарищей, — начала было Людмила Михайловна, но тут вдруг выскочил Колька.

— Извините, что перебиваю! — начал он.

Но учительница почему-то не рассердилась, а фашистка улыбнулась толстыми, накрашенными губами.

— Я как староста класса должен заботиться о нравственном здоровье каждого!

Директриса согласно закивала.

— А последнее время мои товарищи, которых мы собираемся обсуждать, стали готовиться. Предлагаю заменить одну из кандидатур!

— Например? — спросила фашистка.

— Например, вместо Газиной Елены разберем сегодня Марию Кислицину!

Мы ахнули! Машка!

Машка встала.

Директриса нагнулась к фашистке и зашептала так, что весь класс услышал:

— Кислицина? Она часом не родственница Кислицкой?

— Нет, — таким же громким шепотом ответила фашистка. — Просто фамилии созвучны. Хотя все может быть… — Она переплела толстые сосисочные пальцы на упругом, как барабан, животе.

Машка на негнущихся ногах вышла к доске.

У меня в душе нехорошо засвербело.

— Кислицина, — начал Колька, — хороший товарищ, отличница. Даже играла маленькие роли в некоторых детских спектаклях. Но все знают, что её устроил папа, режиссер этого театра. А мы не должны поощрять продвижение за счёт родственников! Каждый должен добиваться сам поставленной цели!

Толик напрягся. Сжался.

Мы все напряглись.

Машка, действительно, иногда играет в детских спектаклях маленькие роли. Хорошо, кстати, играет. Талантливо. Мы все этим ужасно гордимся, мол, наша Машка — артистка! Даже мечтали, что когда мы все вырастем, то всякий раз будем приходить к ней на спектакли и всем говорить: «Это вам она великая артистка Мария Кислицина, а для нас она просто — Машка, наш друг!»

Но тут Колька рубанул:

— К тому же она много врёт.

Толик вскочил, но на него тут же заорала Людмила Михайловна:

— Рублёв, сядь!!

Ее лицо, когда похожее на милую, добрую черепашку, теперь сморщилась, как прошлогодняя картошка.

Побледневший, дрожащий Толик сел.

— Пусть твой товарищ выскажется, — сказала фашистка, толсто улыбаясь.

А Машка стояла у доски. Помертвевшая. С широко распахнутыми глазами, словно не понимала, что происходит.

— Да, врёт! — воодушевился Колька. — Что это за дикая история про говорящую ёлку, которую ты сегодня рассказывала на перемене? Это не достойно для пионера!

Он весь раздулся, как воздушный шар. Покраснел. Вспотел.

Машка зажала уши руками.

— Стыдно, да?!!

— Левадная! Рублёв! Шадрин! Сели немедленно!

— Тебе стыдно! Стыдно! — орал Колька. — Ты — врунья! А собралась стать пионеркой! Ты врёшь своим товарищам! Врёшь родителям!

— Купцов! Калачиков! Рублёв! — Людмила Михайловна покраснела. — Что за поведение перед директором и завучем по воспитательной работе! Сядьте немедленно! Левадная! Шадрин! Мы за вас стыдно!

«А мне за Вас, Людмила Михайловна!» — чуть не закричала я. Но не крикнула. Промолчала.

Все промолчали.

И за нас стыдно.

Машка расплакалась.

Кольку это только распалило. Он стыл прыгать, кричать:

— Поклянись, что никогда больше не будешь врать!

Машенька!

Машка подняла свое красное, заплаканное лицо. Посмотрела на нас.

— Клянись! Перед всем классом клянись.

— Я честное пионерское…

— Не смей! Забрызгал слюной Колька. — Ты ещё не пионерка! И никогда ей не станешь!

— Я… клянусь… — Машка закрыла лицо руками.

Не надо, Маша!

— Я больше… никогда… не буду врать… Никогда!

Машка шла быстрым шагом, сгорбившись. Мы бежали за ней, кричали. Она даже не оглядывалась.

На следующий день она не пришла в школу. После занятий мы все — уже пятеро! — пошли к ней. Открыла тётя Зина.

— Маша болеет. К ней нельзя, — сказала она и захлопнула дверь.

Маши не было всю неделю! К ней не пускали, трубку она не брала. Мы даже не видели её в окне.

Колька ходил гордый, довольный. А Толик помрачнел, перестал играть в шахматы. Теперь он просто сидел на перемене, сложив руки на парте, уставившись в одну точку. Да и вообще все мы стали какими-то не такими! Весь класс. Вся школа. Без Машки всё почему-то стало совершенно другим. Ненастоящим. Чужим.

А в следующий понедельник случилось вот что!

На третьем уроке я отпросилась в туалет. Наш девчачий туалет, находится рядом с лестницей, и на этой лестнице я увидела дядю Костю, Машкиного отца! Он поднимался на третий этаж! Я окликнула его. Он обернулся.

— Маша болеет, — быстро сказал он. — Женя, где у вас здесь кабинет директора?

Я показала.

Мне стало холодно и страшно.

Я бегом кинулась в класс.

— Атас! Атас! — запрыгала я на месте, пытаясь привлечь внимание друзей. Но ребята сосредоточенно что-то писали в тетрадках: увы, сразу же после первого класса нас рассадили: Людмила Михайловна посчитала, что мы слишком сильно друг друга отвлекаем.

— Левадная, что ты прыгаешь, как блоха, — сделали мне замечание.

А! всё равно!

— Дядя Костя здесь! — зашипела я на весь класс. — Дядя Костя! Он к директору!

Толик вытянулся, побледнел. Вскочил.

— Рублёв! — заорала учительница, но в классе его уже не было. — Дневник его сюда. Калачиков, ты слышишь?

Ещё один Сашка смотрел на распахнутую дверь и не слышал.