Роман Сенчин - Изобилие (сборник)

Соня – миленькая девочка, поступившая в институт сразу после школы, медалистка – скромно слушала кавалера, часто выразительно взглядывала на него, а потом скорее опускала глаза к покрытому совсем летней пылью асфальту.

Когда гулять устали, Володя предложил посмотреть фильм в Музее кино. Очень хороший французский фильм без перевода. Оба знали язык и смогли по-настоящему насладиться не изуродованным шедевром. А после, нацеловавшись, наобнимавшись, поняв, что не могут жить друг без друга и нескольких часов, поехали к нему домой, якобы просто посидеть, выпить легкого вина, но на самом деле им обоим было понятно, что они сегодня не разлучатся.

И вот теперь, когда хороший апрельский вечер превращался в ночь, он и она устроились на диване в маленькой Володиной комнате, которую он снимал в коммуналке, не желая жить с родителями, медленно пили вино и ласкались.

Володя, сняв очки, обхватив девушку за тонкую талию, нежно ворковал ей на ухо:

– Девочка моя, Сонечка, чудесная, сладкая. Умница моя…

Соня кокетливо пыталась отвести его руку, прятала губки и просила:

– Володенька, перестань. Завтра контрольная по античной. Мне нужна свежая голова.

– Рыбка, я готов пожертвовать своей. Возьми мою, Сонечка! Там Гомер, Анакреонт, всё наизусть.

Соня, поигрывая глазками, ответила:

– Нет, Володенька, разве я похожа на Клеопатру? Ты мне больше симпатичен с головой. Ах! – Она закатила прекрасные глазки и покачала в восторге головой: – Ах, как ты разгромил на коллоквиуме этого сухаря Веденкина! Тебе нет равных в споре. У тебя, Володенька, – Соня понизила голос до шепота, – энциклопедические знания! Так что побереги голову, Володенька, тебе она еще пригодится. – И студенточка звонко чмокнула его в щеку.

В ответ Володя вздохнул:

– Мне она теперь не нужна.

– Из-за чего, интересно?

– Из-за любви, – он сделал паузу, – из-за любви к тебе.

Поцелуи, неясные нежные шептания, томные вздохи.

Володя наконец-то потянулся к бутылке:

– Милая, давай выпьем вина. За любовь, ласточка! За нашу любовь. И за эту чудную ночь, которую я так долго ждал. Знаешь, я ничего не замечал вокруг, я уже не верил, я… и вдруг – ты!

– Да? – У Сони затрепетали реснички, и тут же лицо стало капризным: – Я хочу шампанского! Хочу пить шампанское! Как воскликнул Чехов перед смертью.

Володя удивленно уставился на нее, бутылка зависла над пустым бокалом:

– Соня… Соня?! Что крикнул Чехов перед смертью?

Девушка тоже удивилась, скривив губки, повторила:

– Я хочу шампанского. На немецком языке, кстати. – И сочувственно добавила: – Ты разве не знал?

Володя поставил бутылку на стол, закурил:

– Солнышко, любому школьнику известно, что Антон Павлович, умирая, сказал: «Финита ля комедия»!

– Их вюнше миэ, шампанье цу тринкен! – не согласилась Соня. – Ты что-то, Володя, не того…

Юноша вспыхнул:

– Я не того? Это ты не того, Сонечка, ласточка моя! С чего это в Ялте он по-немецки кричать бы стал?

Удивление Сони сменилось откровенным изумлением, ротик расползся и приоткрылся, она несколько секунд беззвучно шевелила губами, словно была не в силах заговорить.

– В… в какой… в какой Ялте? – Затем быстро-быстро: – В Баден-Бадене, птичка моя, Володя! И не спорь, ангел мой, мне-то уж лучше знать, где умер Чехов.

Володя язвительно хмыкнул:

– Ты что, при этом присутствовала? Шампанское подавала?

– Не подавала, но читала. И тебе бы, кстати, с твоей головой не мешало бы почитать!

– Да то, что я читал, – повысил голос Володя, – тебе, глупышечка, и не приснится!.. Финита ля комедия!

– Ха! Да это просто примитивно для Чехова. Банальность какая, фи! – Сонечка сморщилась. – Убогость. Удивил ты меня, Вовочка, своими познаниями в литературе. Такое точно вряд ли нормальному может присниться… Чеховед-любитель!

– Так. – Володя надел очки. – Давай спокойно, ласточка, во всем разберемся. – Он нервно отпил вина и выдохнул: – Итак, чем болел Чехов?

Соня устало закатила глаза:

– Ты что, дорогой, и этого даже не знаешь?

– Я-то как раз и знаю, я-то знаю, а ты, ласточка, не увиливай. Или?.. – Студент сощурился и, глядя пристально на оппонента, ждал ответа.

– Знаешь что, дилетант паршивый! – Соня отодвинулась от Володи. – Я скажу, скажу, но – учти!.. Чехов болел туберкулезом. Только не трогай меня руками и вообще, пожалуйста, не прикасайся!

Володя тоже отодвинулся и согласился тоном врача, беседующего с душевнобольным:

– Да, я паршивый дилетант… Успокойся, Соня, успокойся.

– Да я спокойна, как сто рублей! – Девушку, оскорбленную и униженную, было уже не остановить: – Молчи и слушай меня. Да, он болел туберкулезом, как, кстати, все порядочные люди. Лечился действительно в Ялте, с 1901-го по 1904-й, затем уехал с женой в Баден-Баден, где и скончался. Это знает каждый немец и каждый цивилизованный человек. И если тебя, Вова, не коснулось это, то я и не знаю, как ты можешь вообще говорить какие-то вещи…

Юноша схватился за голову:

– Еще пять минут, пять минут назад я готов был положить к ее ногам эту голову, полную ценнейших знаний, энциклопедических!.. Боже мой! – Он вскочил, принялся ворошить книги, что-то искать.

– Да требухой набита твоя голова, – презрительно морщась, отозвалась девушка, – а не знаниями. Я никак не ожидала обнаружить в тебе дикого барана. Дико, кстати, необразованного.

– И… и эту я любил?! Я боготворил эту глупую, – Володя обернулся к Сонечке, посмотрел на нее немного и сделал гримасу, словно его тошнит, – эту напыщенную фальсификаторшу! Шла бы ты, Соня…

Соня вставила меж губ сигарету, подкурила и вольно откинулась на спинку дивана:

– Т-так. Так, значит, ты меня гонишь? В два часа ночи, в Марьиной Роще? В самом бандитском гнезде? Ты специально, подлый, завез меня, чуть не соблазнил, разозлил, а теперь гонишь. Так вот знай: я никуда не поеду. Меня вполне устраивает этот диван, а ты, Вова, со своей псевдоумной головой и всякими там дурацкими измышлениями можешь спать на полу. И заметь – после всего, что мне открылось, я даже не брезгую спать с тобой в одном помещении.

Володя поднялся с корточек, скрестил руки на груди.

– Прекрасно, я так и думал. Я так и думал: ломалась, кокетничала и в итоге заняла мой диван. Перед контрольной по античке! – Он перенес столик с недопитой бутылкой вина в угол, стал готовить себе подстилку. – Хорошо… хорошо… Пусть тебе будет стыдно.

Затушив сигарету, Соня насмешливо пожелала:

– Спи спокойно, дорогой товарищ литературовед! – Сняла свитерок, накрылась им и отвернулась к стене.

– Хорошо, хорошо, – бормотал Володя, сооружая из грязных рубашек подушку, – хорошо, Соня…

Он выключил свет, протяжно вздохнул. От недавнего восторга перед красивейшей девушкой не только курса и института, но и вообще из всех встретившихся на его жизненном пути теперь, казалось, не осталось и следа… Это избалованное всеобщим вниманием личико, именно «личико», пустое и гладкое, как у фарфоровой куклы, эта вызывающе короткая юбка, этот тоненький, искусственный, противный голосок… Тьфу! Как мог он почти десять месяцев мечтать о ней, видеть лишь ее, посвящать ей, этой фифочке, свою любовную лирику?!