Роман Сенчин - Изобилие (сборник)

– Нет, – вспоминал он, – не смогу я почувствовать, ведь вишенки же у меня нет. Нечего мне посадить. Значит, не имею я права так говорить.

Возвращался Андрей Олегович медленно, согнувшись под тяжестью пива. Выползало тогда из-за пятиэтажек солнце, осеннее мутное солнце, которому нужно так много времени, чтоб обогреть землю. И почему-то при солнце больше падало с деревьев умерших листьев.

Когда Андрей Олегович был ребенком, он коллекционировал листья, наклеивал их в тетрадки и подписывал, какому дереву они принадлежат, где были найдены. Также он коллекционировал почтовые марки, значки, вымпелы, календарики, фантики, а потом вырос, жизнь разогналась, и Андрей Олегович всё растерял. Даже родителей и друзей – и остался один. Не совсем, конечно, один, но соседей своих – прапорщика Захарова, продавщицу Веру Антоновну и пенсионерку баб Аню – Андрей Олегович не хотел. А в детстве он все хотел, но из детства ничего не осталось.

– Все меняется, – успокаивал он себя, – все должно постоянно меняться. День меняется на ночь, зима на лето, и человек меняется. Мир так устроен. И я. Сегодня я здесь, а где буду завтра? Ну, пусть не завтра, но когда-нибудь – обязательно. И, значит, не надо тревожиться и переживать.

Прапорщик Захаров встречал Андрея Олеговича у подъезда и выхватывал из сетки бутылку. Жадно пил.

– Где же так долго, Андрюха? – ругался он, растирая и без того налитое кровью лицо. – Мочи ведь нет!

Пили на кухне под запах загнивших вареных костей. На газовой плите всегда варился суп-пюре пенсионерки баб Ани, а Захаров и Андрей Олегович сидели за столом. Они привыкли к запаху. Прапорщик рассказывал о текущих делах в своей части:

– Марущук вообще охренел: с последнего шестьдесят шестого запаску продал. Ну, знаю я, что и хрен с ней, но если завтра в поход? А? Если тревога? – Захаров устало вздыхал, откусывал крошечку от кубика «куриный бульон» и запивал пивом. – Я б тоже, Андрюня, мог бы всё пропивать, всё в моем ведении. Но совесть пока что осталась… Ну, домкраты толкнул, но не все же. Зачем совсем-то совесть терять?

Приходила двадцатитрехлетняя Вера Антоновна, продавщица в государственном магазине. Молча садилась к столу и сидела так, разбросав по полу длинные узловатые ноги. Когда Захаров не замечал ее, сидела просто, а когда замечал и предлагал пива, наливала себе в большую глиняную кружку и пила беззвучно.

Андрей Олегович в душе любил Веру Антоновну или жалел, видя, как она угасает, но не находил слов для любви, жалости и молчал. Вера Антоновна тоже была к Андрею Олеговичу неравнодушна, но очень уставала на работе, поэтому все остальное время отдыхала, не решаясь совершать поступки. А прапорщик Захаров в субботу и воскресенье пил пиво, одурев в будни от водки, и рассказывал о текущих делах:

– Бойцов кормят без мяса. Раньше хоть бы рыбой для пушных зверей, а теперь только крупой. Крупа и щи на комбижире, ну и хлеб, киселек. Вес в норме, а сам боец рыхлый становится – энергии нет без мяса. Начальник склада ворует, начальник столовой ворует, дежурные все воруют. А бойцы, Андрюня, бойцы в увольнении у ларьков денег просят!

Пенсионерка баб Аня, остудив свое варево, ела на подоконнике, громко чавкала и брызгалась вязкой жижкой. Ее седые волосы были собраны в хвостик, со спины она походила на хилую девочку. Баб Аня жила в этой квартире с рождения, пережила несколько поколений людей, занимая у всех спички и соль.

Андрей Олегович уже чувствовал ватность, веки висели фанерками и мешали смотреть. В руках он держал будильник, нажимая кнопку настройки. Женский голос после каждого нажатия спешил ответить: «Шестнадцать часов ровно… Семнад… Восемнадцать часов… Девятнадцать часов… Двадцать часов ровно…» У Веры Антоновны было такое выражение лица, словно она кричит, но она молчала, а Захарову не мешал будильничий голос, он был слишком расстроен тем, что происходит в части:

– Из восьми очек пять забиты. Не уходит ничё. Я говорю: надо прочистить, а всем наплевать. Да пошли трех бойцов с тросиком, они тебе в пять сек все сделают. Никому ничего не надо. Понимаешь?

Андрей Олегович отвлекался от будильника и кивал, но Захаров махал рукой:

– Эх, не понимаешь ты, Андрюха, как тяжело сейчас в нашей части! XXI век на носу, а у нас как каменный век. Дерьмо под ногами плавает, в машинах моторов нету. Скоро вообще ничего не будет.

Андрей Олегович поднимал стакан и пил пиво маленькими глотками. И думал: «Все, все нужно осознать. Лишь когда человек умирает, он наконец-то перестает…»

1996 г.

Для меня она появилась в училище семнадцатого сентября. Это число я обвел в карманном календарике жирным красным кружком.

Увидел ее в фойе, она сидела на одном из сколоченных друг с другом кресел, читала какую-то книгу. Когда я проходил мимо, громко, по-подростковому открыто кашляя, она взглянула на меня. И я невольно остановился. Такой девушки я не видел, я не верил, что такие бывают, и в то же время, казалось, уже много раз любовался ею в мечтах и во снах. И в один миг, от одного ее беглого взгляда, ушли в тень, поблекли и растворились все прежние любовные воспоминания, прошлое оказалось далеко-далеко. Лица, фигуры, стройные, манящие ножки в тонких чулках, короткие юбки… Один ее мимолетный, недовольный взмах глаз перевернул для меня мир. Теперь только она заполнила мои мысли, чувства, стала объектом фантазии и восторга. И я возблагодарил свою простуду, свой кашель, что они столкнули наши глаза.

Была большая перемена, в фойе много людей. У входа в столовую, как обычно, давка. Кормили по группам, но многие лезли без очереди, чтоб поесть сначала с чужими, а потом пристроиться к своей группе; дежурные орали на них, отгоняли. И я хотел было попробовать пробраться в столовую раньше своих, но вот увидел ее… Я прислонился к стене и украдкой, жадно рассматривал девушку.

Она была, кажется, невысокого роста, но стройная, длинноногая, гибкая. Каждое ее движение казалось мне изящным, сама она воздушной, неповторимо-чудесной. Я боялся оторвать от нее взгляд, потерять ее, я ощупывал каждую складку на ее белом свитере, каждый завиток волос. Я готов был смотреть и смотреть. А вокруг была пустота.

Девушка сидела, закинув ногу на ногу, черный короткий сапожок легко покачивался. Волосы, темные и блестящие, собраны в тугую косичку, которая начиналась у макушки, и в нее вплетена розовая лента. Она читала, поглаживая обложку, не обращая внимания на шум и возню в фойе. Чуть склонила голову набок, и я хорошо рассмотрел ее профиль, ее розоватую гладкую щеку, маленький, чуть вздернутый нос, губы, сочные и манящие, густую, но узкую бровь.

Кто она? Откуда появилась здесь, в убогом ПТУ на окраине города, готовящем новую партию лимиты? Может, она ожидает кого-то, пришла сюда на минутку, спустилась в нашу гаденькую реальность из своего мира, где совсем все иначе, я не знаю как, но совсем, совсем, совсем по-другому. Там люди другие, небо другое, там чувства открыты и светлы, их незачем прятать, незачем стыдиться их. И город, в который я так долго мечтал приехать, пожить, но уже за две недели, что провел здесь, начавший разочаровывать, подарил мне встречу с девушкой, о какой я не смел – да, не смел – и мечтать.