Джулиан Барнс - Пульс

— Это я такое сказал?

— Ты, кто же еще.

— Надо же, как пафосно.

Она мягко взяла его под руку и увела в дом.

— Может, заявим в полицию?

— Я думаю, наше деревце уже пустило корни где-нибудь в Дремучем Эссексе.

— Это ведь не считается дурной приметой, верно?

— Нет, — твердо ответил он. — Мы в приметы не верим. Какой-то воришка увидел снег на листьях и не устоял перед эстетикой.

— Ты сегодня в благодушном настроении.

— Потому что Рождество на носу, что ли. Кстати, помнишь, ты планировала устроить лужу между розанчиками и пестрятиной?

— Да, конечно. — Она пропустила мимо ушей его издевательскую терминологию.

— А комары?

— Если обеспечить циркуляцию воды, то комаров не будет.

— И как ты это себе мыслишь?

— Установим электронасос. Кабель можно протянуть из кухни.

— В таком случае у меня к тебе большая просьба. Умоляю, никогда больше не говори «лужа». Водопад, каскад, водоем, ручей — что угодно, только не лужа.

— Рескин писал, что ему особенно хорошо работается под журчанье воды.

— И каждую минуту бегал отлить.

— Почему это?

— Особенность мужского организма. Придется рядышком туалет поставить.

— Ты сегодня определенно в ударе.

Снег всегда его бодрил — вот как сейчас. Но была и другая причина: тайком от жены он записался на получение огородного участка в земельном кооперативе между водоочистительной станцией и железнодорожным полотном. Ему сказали, что очередь подойдет довольно быстро.

Через два дня, уходя на работу, он запер снаружи входную дверь — и угодил ногой в кучу рыхлой земли.

— Сволочи! — Теперь он кричал на всю улицу.

Воры наведались еще раз и сперли дубовую кадку, вывалив из нее землю.

Потом наступила весна, которая прошла под знаком еженедельных посещений Центра садоводства. Субботним утром Кен подвозил Марту ко входу, отгонял автомобиль на стоянку и дольше обычного возился с задним сиденьем, чтобы только не участвовать в приобретении компоста, садовой земли, торфа, опилок или гравия — в зависимости от того, что вычитала его жена. Иногда решал еще немного посидеть в машине — все равно проку от него было ноль. Зато он не скупясь оплачивал содержимое желтой тележки, которую толкала перед собой Марта. По большому счету такое разделение обязанностей его устраивало: к открытию Центра он привозил жену за покупками, отсиживался в автомобиле, потом встречал ее у кассы, расплачивался, отвозил домой и расплачивался повторно — неминуемой грыжей, когда вытаскивал из машины неподъемные мешки и волок их через дом на задний двор.

Конечно, он был отравлен с детства: родители без конца таскали его с собой в питомник за рассадой. В зрелом возрасте, разумеется, смешно винить родителей: будь они выпивохами или обжорами, он вполне мог бы вырасти трезвенником-вегетарианцем, но в любом случае отвечал бы сам за себя. А вот поди ж ты, этот Центр садоводства: поставщик rus in urbe [3] Деревня в городе (лат.). , предлагавший кадки, горшки и перголы; пакетики семян, черенки и саженцы; затянутые в зеленый пластик мотки шпагата и проволоки, гранулы от слизней и трещотки от лисиц; дождевальные установки и садовые свечи; цветущие ряды надежд и обещаний, куда устремлялись приветливые люди с облупленными носами и в сандалиях на босу ногу, демонстрировавшие друг другу красные пластмассовые флаконы подкормки для томатов, — этот конгломерат чем-то действовал ему на нервы.

И каждый раз возвращал к ранней юности, когда боязнь и неприятие окружающего мира готовы уступить место робкой любви, когда равновесие бытия запросто может дать непоправимый крен в одну или другую сторону, когда у тебя остается последняя возможность — как он сейчас понимал — посмотреть перед собой незамутненным взором, прежде чем с головой уйти в обретение собственного «я», потому как по ходу дела события закрутятся с такой быстротой, что и не разглядишь. Ведь именно тогда, в пору ранней юности, он научился распознавать фальшь и лицемерие взрослых. Правда, у них в деревне не было явного Распутина или Гиммлера, а потому выводы о нравственном падении человечества приходилось делать на основании малопредставительной выборки — круга родительских знакомых. Тем ценнее были его открытия. Он остался доволен, когда разглядел тайные пороки в безобидном на первый взгляд, если не сказать благотворном, увлечении садоводством. Зависть, алчность, обидчивость, скупость на похвалу, лживые комплименты, злорадство, вожделение, стяжательство и другие смертные грехи — всего не упомнишь. Убийство? Почему бы и нет? Нетрудно себе представить, как один голландец убивает другого, чтобы завладеть бесценным клубнем или корневищем (из чего там растут тюльпаны… ах да, из луковиц), в припадке безумия, известного под названием тюльпаномании. А в более привычной, благопристойной английской обители зла он заметил, что даже старинные друзья его родителей, осматривая их сад, поджимали губы, исходили желчью и только приговаривали: «Как вы добились такого раннего цветения?», «Где вы это достали?», «С землей вам повезло». А один жирный старый хрен в твидовых штанах заявился с утра пораньше, минут сорок топтался на их небольшом участке, вернулся в дом и не придумал ничего лучше, чем изречь: «Очевидно, в ваших краях заморозки грянули намного раньше, чем у нас». Даже в книжках писали, как добропорядочные граждане ездили в прославленные английские парки, пряча под полой секаторы, и выносили свою добычу в больших накладных карманах, не случайно именуемых браконьерскими. Стоит ли удивляться, что теперь в самых знаменитых лесных и луговых угодьях появились камеры слежения и охранники в форме. Воровство растений стало обычным делом; вероятно, он так быстро оправился от потери лаврового деревца не потому, что смягчился от первого снега и близкого Рождества, а потому, что эта кража подтвердила основные выводы, сделанные им в ранней юности.

Накануне вечером они расположились на только что доставленной тиковой скамье, водрузив на почетное место бутылку розового вина. Вопреки обыкновению, у соседей не гремела дебильная музыка, на улице не завывала автомобильная сигнализация, в небе не ревели самолеты; тишину нарушали только какие-то горластые птицы. Кен в них слабо разбирался, но знал, что за последние годы в царстве пернатых произошло перераспределение видов: скворцов и воробьев стало гораздо меньше (с глаз долой — из сердца вон), ласточек тоже поубавилось, а сороки, наоборот, расплодились. Что за этим кроется, какова причина, он не знал. Загрязнение окружающей среды, гранулы от слизней, глобальное потепление? Или коварная сила, имя которой эволюция. К слову, лондонские парки с недавних пор облюбовали попугаи — вроде бы из породы длиннохвостых. Когда-то парочка их упорхнула из неволи и вывела птенцов; мягкие английские зимы оказались им нипочем. Теперь они пронзительно кричали с верхушек платанов, а один длиннохвостый, как заметил Кен, повадился прилетать на соседскую кормушку.