Джулиан Барнс - Пульс

— Ну-ну. Когда сыщики тебя прижмут, ты готова будешь скупать эти банки и выбрасывать содержимое, лишь бы только выполнить норму.

— А нельзя заменить этих сыщиков дополнительными камерами видеонаблюдения?

— Кажется, мы уходим от темы?

— Нам не привыкать.

— Страдивари.

— Прошу прощения?

— Страдивариус — это инструмент, а Страдивари — мастер.

— Ясно. Предельно ясно.

— В молодости мне было ненавистно, что миром правят старики — оторванные от реальности, увязшие в прошлом. А теперь политики так чертовски молоды, что оторваны от реальности в обратном смысле, и мне это уже скорее боязно, чем ненавистно, потому как они еще жизни не знают.

— В молодости я любила короткие повести, а теперь, когда времени остается все меньше, ловлю себя на том, что выбираю длинные романы. Кто-нибудь может это объяснить?

— Неосознанный самообман. Часть извилин притворяется, будто у тебя еще полно времени.

— В молодости, когда я начал слушать симфоническую музыку, мне нравились быстрые части, а медленные нагоняли тоску. Сидел и думал: принудиловка. Теперь все наоборот. Предпочитаю медленные.

— Возможно, это связано с замедлением кровообращения.

— А оно замедляется? Любопытно.

— Если это и неправда, то хорошо придумано.

— Очередной факт, которого мы не знаем.

— Если и не замедляется, то это метафора, а она, как таковая, правдива.

— Хорошо бы и глобальное потепление было только метафорой.

— Медленные части немедленно берут за душу. В том-то и штука. В других частях — грохот, бравурность, интродукция, кульминация. А медленная часть — это чистые эмоции. Элегичность, ощущение скоротечности времени, неминуемость утраты — вот что такое медленные части.

— Фил в этом разбирается?

— В столь поздний час я во всем разбираюсь.

— Но почему с возрастом мы становимся такими чувствительными? Потому что эмоции сделались более глубокими?

— По молодости лет нас вдохновляли и волновали быстрые части.

— Ты хочешь сказать, что эмоции бурлят у всех, но в разном возрасте выплескиваются в разных направлениях?

— По-видимому, именно это я и хочу сказать.

— Однако в молодости наши эмоции, несомненно, сильнее — влюбленность, брак, дети.

— Зато теперь — более устойчивы.

— Или же самые сильные эмоции просто становятся другими — утрата, сожаление, чувство обреченности.

— Не будь пессимистом. Дождись внуков. Они тебя удивят.

— «Сплошное удовольствие и никакой ответственности».

— Ох, избавь.

— Я поставил это в кавычки.

— Ощущение продолжения рода, которое мне не дано было испытать в полной мере со своими детьми.

— Это потому, что твои внуки еще не успели тебя разочаровать.

— Ох, типун тебе на язык.

— Молчу, я ничего не говорил.

— Так на чем мы порешили: есть надежда для планеты? Учитывая глобальное потепление, нечеткость понятия «эгоизм» и незрелость политиков, которые доросли разве что до полицейских?

— Человечество и прежде выбиралось из разных передряг.

— А молодое поколение — даже б о льшие идеалисты, чем мы на том этапе. Или, по крайней мере, на нынешнем.

— И Галилей по-прежнему одерживает верх над Папой. Это в некотором роде метафора.

— А у меня по-прежнему нет рака задницы, и это в некотором роде факт.

— Дик, позволь, я наконец-то склоню чашу весов. Сейчас наша планета — вполне приемлемая среда обитания.

— Не выживем, так хоть согреемся.

— И бог с ними, с Нидерландами. Надо только Рембрандта всего перевезти куда повыше.

— И пояса затянуть, поскольку банкиры увели наши денежки.

— И всем стать вегетарианцами, поскольку производство мяса способствует глобальному потеплению.

— И на путешествиях поставить крест, за исключением конных и пеших.

— «На своих двоих» — забытое выражение.

— Знаете, мне всегда хотелось перенестись в ту эпоху, когда даже состоятельные люди ездили за границу лишь раз в жизни. Что уж говорить о бедном паломнике с посохом и раковиной, для которого одно-единственное паломничество длилось целую жизнь.

— Не забывай, что за этим столом сидят приверженцы Галилея.

— Тогда можно отправиться паломником во Флоренцию или куда там еще, чтобы поклониться его телескопу. Если только Папа его не сжег.

— И мы снова начнем разводить огороды и выращивать еду без химии.

— И заниматься ремонтом, как раньше.

— И будем сами придумывать себе развлечения, беседовать за семейным столом и почтительно слушать бабушку, которая примостилась в углу, вяжет носочки для малыша, еще не появившегося на свет, и рассказывает, как жилось в прежние времена.

— Это явно перебор.

— Да нет, по мне — неплохо, при условии, что можно будет изредка посмотреть телик и пожить без бабушек и дедушек.

— Может, вместо денег стоит ввести натуральный обмен?

— То-то банкиры полезут на стенку.

— Не надейся. Эти всегда выплывут. Хоть тресни, фьючерсная биржа встанет на ноги.

— Она уже стоит на ногах, дружище.

— Помнишь, как раньше говорили: «От судьбы не уйдешь»?

— Ну?

— Вернее было бы сказать: «От богатых не уйдешь», «От банкиров не уйдешь».

— До меня только сейчас дошло, почему семья без бабушек и дедушек называется ядерной. Она легко расщепляется, взрывается и грозит облучением.

— Ты меня опередил — я именно это и хотел сказать.

— Кто не успел, тот опоздал.

— Ммм, вкусно пахнут яблоневые полешки…

— Вопрос: без какого из пяти чувств легче всего обойтись?

— Уже поздновато играть в «угадайку».

— Ответим в другой раз.

— Если уж на то пошло…

— Закуски — объедение.

— Выше всяческих похвал.

— И никто не выразился на букву «п».

— И не загрузил нас сексуальной «домашкой».

— Я хочу сказать тост.

— За этим столом тостов не произносят. У нас не принято.

— Не волнуйтесь, тост не о присутствующих. Я просто скажу: за нашу планету в две тысячи шестидесятом году. Пусть на ней будет столько же удовольствий, сколько есть у нас.

— За нашу планету в две тысячи шестидесятом.

— За нашу планету.

— За удовольствия.

— Как по-вашему, в две тысячи шестидесятом люди все так же будут врать, когда речь зайдет о сексе?

— Вероятно, как минимум один из пяти.

— Кстати, это был А. Дж. П. Тейлор.

— Где?

— Это он говорил, что исповедует сильные принципы, но слабо им следует.

— Тогда и за него не грех выпить — без тоста.

Обычная толчея в прихожей, пальто, объятия, поцелуи; мы всей толпой вывалились из дома и направились кто на стоянку такси, кто на метро.

— Чудесно пахло дымком, — сказала Сью.

— И нас не пичкали тем, что вырвано из глотки мертвой коровы, — отметил Тони.

— Не верится, что к две тысячи шестидесятому мы все окочуримся, — произнес Дик.