Джулиан Барнс - Пульс

Вместо ответа отец кашлянул и посмотрел на маму. В нашей семье скандалов не бывает. Мы их не любим и даже не знаем, как они разгораются. Повисло молчание, и вскоре мама сменила тему.

Через двадцать минут после окончания четвертого сеанса отец зашел в «Старбакс» и впервые за много месяцев почувствовал запах кофе. Потом он направился в магазин натуральной косметики, чтобы купить маме шампунь, и рассказал, что ощущение было такое, словно его огрели по голове кустом рододендрона. Ему чуть не стало дурно. Запахи показались такими насыщенными, рассказывал он, будто цветными.

— Ну, сын, что ты теперь скажешь?

— Не знаю, папа, могу только поздравить.

Мне подумалось, это какая-то случайность или самовнушение.

— Не хочешь ли сказать, что это случайность?

К его удивлению, миссис Роуз восприняла это известие без эмоций, едва заметно кивнула и записала что-то в тетрадку. Потом ознакомила его с планом на будущее. Ему предлагалось — если не будет возражений — являться на прием каждые две недели вплоть до наступления лета (китайского, а не британского), потому что в этот период, как показывала дата его рождения, организм будет особенно восприимчив. Каждое измерение пульсов, добавила она, свидетельствовало о повышении его энергетических уровней.

— Ты стал еще энергичнее, папа?

— Речь совершенно не об этом.

— А что ты унюхал после недавнего сеанса?

— Ничего.

Стало быть, «энергетические уровни» не имели ничего общего с энергичностью, а их повышение не добавляло ему обоняния. Потрясающе.

Порой я сам удивлялся своей жесткости. В последующие три месяца отец сообщал о своих достижениях весьма скупо. Время от времени он чувствовал какие-то запахи, но только самые резкие: мыло, кофе, подгоревшие тосты, очиститель туалета; дважды распознал букет красного вина; один раз с восторгом узнал свежесть дождя. Китайское лето пришло и ушло; миссис Роуз объявила, что возможности акупунктуры исчерпаны. Отец, как всегда, начал корить себя за скепсис, но миссис Роуз повторила, что настрой пациента роли не играет. Поскольку мысль об окончании курса исходила от нее самой, я решил, что она все же не шарлатанка. Но для меня, наверное, было важнее думать, что мой отец не из тех, кто попадается на уловки шарлатанов.

— Честно говоря, меня больше тревожит твоя мама.

— А что такое?

— Даже не знаю, какая-то она вялая. Может, переутомилась. Еле двигается.

— А сама она что говорит?

— Говорит, ничего страшного. Видимо, что-то гормональное.

— Это как?

— Я рассчитывал у тебя спросить.

Что еще мне нравилось в моих предках. Они, в отличие от других, никогда не считали себя самыми умными и не давили авторитетом. Мы все были взрослыми, держались на равных.

— Вряд ли я знаю больше твоего, папа. Насколько мне известно, «гормоны» — это женская отговорка на все случаи жизни. Я всегда думаю: постойте, а у мужиков что — гормонов нет? Мы же ими не прикрываемся, верно?

Отец хмыкнул, но явно не успокоился. Когда он в очередной раз отправился играть в бридж, я заглянул к матери. Мы сидели на кухне, и я понимал, что она не купилась на мое «проезжал мимо».

— Чаю? Кофе?

— Без кофеина или травяной чай, с тобой за компанию.

— Ну, мне доза кофеина не повредит.

Этого оказалось достаточно, чтобы я сразу перешел к делу.

— Отца тревожит твое состояние. Меня тоже.

— Отец — паникер.

— Он тебя любит. Потому и замечает все до мелочей. Не любил бы — не замечал.

— Да, ты, наверное, прав.

Я взглянул на нее, но она устремилась взглядом куда-то вдаль. Мне было ясно без слов, что она думает о том, как ее любят. Впору было ей позавидовать, но зависти у меня не было.

— Расскажи, что с тобой происходит, только не отговаривайся гормонами.

Она улыбнулась:

— Небольшое переутомление. Медлительная стала, вот и все.

Через полтора года после свадьбы Дженис обвинила меня в уклончивости. Верная себе, она выразилась уклончиво. Спросила, почему меня всегда тянет обсуждать второстепенные проблемы, а не главные. Я ответил, что за собой такого не замечал, хотя большие проблемы зачастую становятся такими большими, что сказать о них можно очень мало, тогда как мелочи обсуждать легче. К тому же некоторые проблемы кажутся нам большими, а на поверку оказываются мелкими, не стоящими внимания. Она посмотрела на меня, как дерзкая школьница, и заявила, что все это очень характерно: характерная попытка оправдать свою природную уклончивость, свое нежелание считаться с фактами и решать проблемы. Так и сказала, слово в слово.

— Хорошо, — сказал я. — Давай говорить начистоту. Давай решать проблемы. У тебя роман на стороне, и у меня роман на стороне. Это признание фактов или нет?

— Тебе просто хочется так думать. Создаешь впечатление, будто у нас ничья, один — один.

И она указала мне на фальшь моего, казалось бы, объективного суждения и на различие между нашими изменами (ее подтолкнуло к неверности отчаяние, а меня — чувство мести), а также подчеркнула, что я, в свойственной мне манере передергивать, ставлю во главу угла сам факт супружеских измен, а не те обстоятельства, которыми они вызваны. Круг замкнулся, и мы вернулись на исходные позиции.

Чего мы ищем в своей второй половине? Душевного родства или различия? Душевного родства в сочетании с различием, различия, но в сочетании с душевным родством? Дополнения к себе? Нет, я понимаю, обобщения бессмысленны, но все-таки. Дело вот в чем: если мы ищем схожести, то рассматриваем только схожесть положительных качеств. А как быть с отрицательными? Вам не кажется, что нас порой влечет к людям с теми же недостатками?

Моя мама. Думая о ней, я теперь вспоминаю фразу, которую бросил отцу, когда он стал распространяться насчет шести китайских пульсов. Папа, сказал я ему, пульс бывает только один: пульс сердца, пульс крови. Самые дорогие для меня родительские фотографии были сделаны до моего рождения. И — спасибо тебе, Дженис, — я действительно стал задумываться, какими были отец с матерью в ту пору.

Вот родители сидят на каком-то каменистом берегу; отец обнимает маму за плечи; на нем пиджак спортивного покроя, с кожаными заплатками на локтях; на ней платье в горошек; взор, устремленный в объектив, выражает пылкую надежду. Вот их медовый месяц в Испании: они стоят на фоне гор, оба в темных очках, так что их чувства выдает только поза: они явно держатся непринужденно, а мама не без лукавства засунула руку в задний карман отцовских брюк. А вот снимок, который, при всем своем несовершенстве, очевидно, много значил для них самих: они где-то в гостях, явно подвыпили, и от вспышки у обоих красные глаза, как у белых мышей. У отца нелепые бакенбарды, у мамы завивка, крупные серьги-обручи, платье в восточном стиле. Ничто не выдает в них будущих родителей. Подозреваю, что это самая ранняя их общая фотография, на которой они впервые оказались в одном пространстве, дышали одним воздухом.