Олег Рой - Сценарий собственных ошибок

– Михаил Викторович, не волнуйтесь так, – увещевающе пропела Элеонора Марковна. – Я направлю вас на консультацию к лучшему специалисту по этому заболеванию, профессору Зеленину. Возможно, он даст вам более оптимистичный прогноз.

Пока она писала адрес на листочке, Миша неподвижно сидел на стуле, стараясь ни о чем не думать. Просто следить за движениями белой пластмассовой ручки, оставляющей синие линии на четвертушке бумаги. Просто следить. Словно в этом заключалось спасение. Словно любое движение мысли могло столкнуть его в пропасть безумия, из которой не выбраться уже никогда.

– А сейчас – будьте добры, Михаил Викторович, разденьтесь до трусов, – сказала врач, беря молоточек. – Я должна исследовать чувствительность…

Только дома, сидя на табуретке в прихожей и бессильно свесив руки меж колен, Миша вспомнил, что так и не заехал в редакцию газеты. Значит, время упущено, и его гонорар переведут на депонент. А чтобы выцарапать деньги оттуда, придется потратить значительно больше усилий…

Откровенно говоря, подобные проблемы волновали его сейчас в последнюю очередь.

Это напоминало празднование Нового года… Или студенческое преддверие экзамена… Или мозговой штурм накануне ответственного мероприятия на работе… Одним словом, время, стирающее границы дня и ночи. Игорь не отдавал себе отчета, сколько часов прошло с тех пор, как он впервые открыл коробку с диском. Он не заметил, в какой момент за окном стемнело. Он смотрел и смотрел, не отрываясь, в экран, на котором проплывали, вспыхивали кадры его жизни в Озерске. Он снова видел пустырь возле школы, на котором мальчишки после уроков гоняли футбольный мяч, узнавал учителей и соседей, друзей и недругов, переживал радости и горести, которые в юном возрасте так интенсивны, что бросают отсветы на всю последующую судьбу…

Потрясающий эффект двойного зрения: Игорь видел сцены, сохранившиеся у него в памяти – но смотрел на них сегодняшним, взрослым взглядом, взглядом полностью сформировавшегося человека. Некоторые события, о которых он думал, что страшнее ничего быть не может, оказалось, не стоили выеденного яйца – вроде городской контрольной по химии, на которой он схлопотал двойку. И в то же время больно царапали душу мелочи, на которые он не обращал внимания. Особенно это касалось взаимоотношений с матерью. Когда он был подростком, она его постоянно раздражала – своей слабостью, своей робостью, своим неумением устраиваться в жизни, и он прямо высказывал ей это в лицо. Наотмашь хлестал обвинениями. Теперь, взрослым глазом, Игорь продолжал видеть в этой хрупкой изнуренной женщине, у которой с подола свисали нитки, ту красавицу, которая мучилась в роддоме. Неизвестно, что подорвало ее жизнестойкость – то, что ее бросил мужчина, или какое-то иное, более раннее и страшное событие, – но до Игоря только теперь дошло: его мать страдала патологической неуверенностью в себе, чувством вины, которое, наверное, исчезало, лишь когда сознание затемнял алкоголь. А ведь она имела полное право на счастливую семейную жизнь. Или… на сочувствие со стороны сына. Он, сегодняшний, видел, что ей так немного нужно: улыбка, ласковое слово, одобрение! Хоть что-то, что помогло бы ей понять: она не никудышняя, ее можно уважать и любить! Почему он не дал ей этого? Уже будучи старшеклассником, постоянно дулся на нее, как ребенок, которому не преподнесли обещанного подарка… Может быть, его сыновнее внимание и забота не отвратили бы ее от алкоголя – но почему он хотя бы не попытался?

А теперь ничего нельзя поправить. Та доброта, которую при жизни не отдали умершим, превращается в каторжный груз и давит спину до конца дней.

Ранним утром Игорь понял, что лежит на диване перед телевизором. Оказывается, он проспал всю ночь одетым – в том же самом костюме, в котором пришел с работы. С трудом открыл глаза и, еще не успев прийти в себя, нажал кнопку «Play» на пульте. В просмотре ушедшей части своей жизни заключалась некая мазохистская сладость, от которой он хотел отстраниться и не мог.

Через два часа помятый и небритый Игорь, не отрываясь от телевизора, позвонил в офис и сообщил, чтобы его сегодня не ждали и отменили все назначенные встречи – он болен. Трудно назвать это обманом: так плохо Игорю не было давно. Страдали и тело, и душа. Состояние напоминало предгриппозное: все ирреально, как во время бреда, и в то же время бред воспринимается как единственная реальность. Собственно, вообще не задаешься вопросом: насколько то, что происходит с тобой сейчас, имеет отношение к действительности. Происходит, и ладно. Спорить с этим бессмысленно. Остается принять.

Не в силах отделаться от неприязни к Генриху Ивановичу, Игорь все же отдавал ему должное как профессионалу: какая силища драматизма! Какое проникновение в материал! Какое умение увлечь зрителя – пусть даже единственного зрителя! Какая точность деталей, вплоть до мельчайших подробностей! Да, бывший психоаналитик – истинный Сценарист, ничего не скажешь!

Глаза Игоря слезились, будто песок под веками скопился. Если продолжать в том же духе, ослепнуть можно – надо позволить себе передышку… Отправившись на кухню, он залил до предельного деления электрочайник и, пока шумела вода, смотрел в окно. Взгляд, израненный многочасовым просмотром, отдыхал на ровной белизне. Выглянуло солнце, окрасив снег в розоватые тона. Красота московской зимы сейчас представлялась неуместной, как розовый шелковый бантик на крышке гроба. Не в силах больше смотреть в окно, Игорь залил кипятком чайный пакетик и принялся медленно тянуть из любимой кружки с тирольскими поросятами пустой чай – без жажды, без удовольствия.

«Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок», – припомнились вдруг строки из неизвестно какого стихотворения. Нет, дорог пройдено не так уж мало, но ошибок и вправду накопилось порядочно. Игорь знал, что киноповествование о том нехорошем, постыдном, что сопрягалось для него со словом «дорога», еще впереди… Судя по хронологии, оно совсем рядом. И если Игорь с трудом переносит сцены, где он, подросток, жесток с матерью, как ему вытерпеть эпизод, где он, будучи молодым, но уже сформировавшимся человеком, проявил по отношению к другу еще большую жестокость?

Глаза по-прежнему оставались вспухшими, но по крайней мере не слезились. На всякий случай промыв их охлажденными остатками чая (народный способ, который до сих пор не подводил), Игорь вернулся в комнату, со вздохом растянулся все на том же самом диване и нажал на пульт.

Вот та самая встреча дома у Сашки, когда ему вручили проклятые деньги… Вот он укладывается спать, пристроив шуршащий целлофановый пакет на столике около кровати. Тянет руку к мерзкому старому будильнику, передумывает его заводить и засыпает. Настает утро, начинает светать…