Ирина Степановская - Круговая подтяжка

– Минутку еще, вот поцелую тебя и уйду! Ну разок! Ну пожалуйста! Мне так хочется с тобой уехать в Москву! Только маму жалко. Мы ведь будем к ней приезжать? И ребенку летом в поселке-то лучше! А уж как я буду этого ребеночка любить! – Саша с мечтательным видом прижала к животу руки.

– Уйдешь ты, наконец, или нет! – взъерепенился Николай. – Еще не хватало, чтобы нас тут застукали, тогда и слухи пойдут! Думаешь, этот не понял, – он указал головой на место, где до этого сидел за столом Азарцев, – что к чему? То-то так быстро и слинял. А ведь клеил тебя вначале!

– Кто клеил, он? – изумилась Саша. – Да он мне не нравится! – Однако она покраснела от удовольствия, как всякая женщина, когда ей говорят, будто кто-то к ней неравнодушен.

– Да мне он тоже не нравится, а делать-то что? – Коле было не до хитростей женской психологии.

– Это все пустяки, – стала уверять его Саша. – Вот я встречу его в следующий раз и скажу, что у меня было отравление! Я так всем говорю, и мамке, и в школе.

– Ну, ну, – пробурчал Николай. – Дураки только и верят! – Тут глаза его блеснули затаенной хитрецой, и он, снисходительно позволив чмокнуть себя разок-другой, наконец выпроводил Сашу за двери.

Лампы в ординаторской, как это всегда казалось по ночам, жужжали громче обычного. Когда на улицах переставали ездить машины и гасли огни в окнах близлежащих домов, больничный корпус казался единственным островом жизни в лабиринте пустынных ночных улиц. Поблизости не было ни ресторанов, ни клубов, только панельные дома, потухшие коробки закрытых на ночь детских садов и школ, редкие магазины с переполненными урнами у входов и пустыри. И Маше по ночам всегда казалось, что настоящая жизнь рождается, копошится и умирает не в мировом океане, а именно здесь, в этой огромной больнице, в пределах ее бетонных стен и большей частью плохо заклеенных окон.

Валентина Николаевна спала, а Маша, Барашков и Дорн обсуждали ее анализы.

– Боже мой, откуда такой сахар в крови? – Маша внимательно читала распечатку. – Сахар в крови, кетоновые тела в моче. Неужели это диабетическая кома? – Она посмотрела сначала на Барашкова, а потом на Дорна.

Владик Дорн сидел за компьютером и щелкал мышкой. Черно-белые картинки исследований сменялись на экране одна за другой. Барашков курил, отвернувшись в темноту окна. С тех пор как Тину доставили в отделение, прошло около пяти часов.

Голос Марьи Филипповны сейчас уже не был таким робким, как несколько лет назад, но в трудные минуты она по привычке обращалась к Барашкову. Если бы рядом с ней была Тина, она повернулась бы со своим вопросом к ней. Но Тина сейчас ответить ей не могла.

– Вон сидит специалист, – Барашков кивнул на Дорна. – Пусть все тщательно проверяет по органам. В комплексе все надо обсуждать. – По тому, как он тщательно разминал в пепельнице окурки прикуренных друг от друга сигарет, Мышка видела, что Аркадий Петрович нервничает.

«Хорошо хоть, что Владик спокоен, – думала она. – У нас с Барашковым сейчас преобладают эмоции. Когда речь идет о близких людях, у врачей часто теряется способность трезво соображать».

– У меня от вашего дыма башка раскалывается, – сказал Дорн Барашкову, отрываясь наконец от экрана и принимая более свободную позу – Тысячу раз просил вас не курить в общей комнате!

Аркадий открыл было рот, чтобы ответить, но Мышка опередила:

– Умоляю вас, перестаньте! Для пользы дела!

Барашков смолчал, выкинул сигарету, взял у Мышки листки с анализами, уже в пятый раз просмотрел их. Кое-что в них было ему непонятно.

– Вот смотри, – показал он Мышке. – Здесь, здесь и здесь. И уровень гормонов. Такое сочетание на диабет непохоже.

– Но что? – Взгляд у Мышки опять стал беспомощным, как два года назад, когда она в качестве клинического ординатора, подражая Тине, держала за руки всех больных.

– Что, что… – ворчливо ответил Барашков. – Знал бы прикуп, так можно было бы и не работать. Не знаю пока! – Он с яростью стукнул кулаком по спинке стула. – Спасибо, что хоть с головой у Тины все в порядке. Травма оказалась поверхностной.

– Ну и хорошо, – вздохнула Мышка. – Кровь вытекла, значит, хоть поверхностной гематомы не будет.

Дорн передернул плечами.

– Рано радуетесь. – Он откинулся в кресле и принялся раскачиваться на стуле. – Голова тоже еще не все значит.

Мышка, почувствовав, что он что-то нашел, раскопал, подсела к нему ближе за стол. Прическа у нее растрепалась, лицо осунулось, но она совершенно не думала об этом.

«Как он быстро разбирается во всех этих непонятных картинках, – с восхищением думала она про Дорна. – Все-таки он настоящий специалист!»

– Ты не пугай, раньше времени! – сочным баритоном сказал Барашков. – Если нашел что, скажи! Нечего цену себе набивать!

– При чем тут «набивать»? – презрительно улыбнулся Дорн. Он быстро менял на экране картинки, отыскивая необходимую. Вот он нашел ту, что искал, запомнил изображение и включил принтер. Через несколько секунд на свет божий появились чуть влажные листы с изображением. Владик быстро стал делать на них пометки. – Смотрите сюда, – обращался он больше к Мышке, чем к Аркадию. – Видите тень возле верхнего полюса почки? С этой стороны есть, а с этой нет. И в этом ракурсе так же. И в этом.

– Значит, почка? – ахнула Маша. А Барашков даже не стал притворятся, будто что-то видит. У Дорна своя специальность, у него – своя. Каждый должен делать то, что знает.

– Не почка. Надпочечник. Смотрите, с этой стороны он меньше обычного, а с этой – гораздо больше, и вот здесь имеется подозрительное уплотнение ткани.

Барашков еще до того, как Дорн объяснил, понял все сам.

Дорн повернулся к Маше.

– Вероятнее всего, разрастание ткани происходит из мозгового слоя надпочечника, но может быть и смешанного происхождения: из мозгового и коркового.

– Опухоль?

– Опухоль, – подтвердил Дорн с удовлетворением искателя, наконец нашедшего предмет своих длительных поисков. Он с искренним интересом рассматривал картинки то так, то сяк. – Точно опухоль! Сравнительно не очень большая, достаточно плотная, с четкими контурами.

За компьютером Владик преображался, становился искренним, без налета присущей ему неприятной вкрадчивости, особенно когда он разговаривал с женщинами. Исчезал его слащавый тон, который он сам считал неотразимым, а Мышка терпеть не могла. Он и нравился ей таким, каким был сейчас – деловым, умным, умелым.

– А по другим органам как?

– Кроме этого образования все чисто. Нигде ничего нет. Я внимательно посмотрел.

Барашков не признавал никаких Википедий. Руки его сами потянулись к книжной полке, откуда он достал второй том «Клинической онкологии».

– Все правильно, а я осел, – спокойно констатировал он, быстро пробегая глазами по строчкам. – Не мог сразу сам догадаться. Все и было как здесь описано: нарушения сосудистого тонуса, минерального и глюкокортикоидного обмена. Отсюда и клиника. Все эти обмороки, ну и соответствующее настроение. – Он захлопнул книгу. – Извиняет меня только то, что остальные тоже ни о чем таком не подумали. Да, такие штуки довольно редко встречаются. – Он задумался.