Ирина Степановская - Круговая подтяжка

Маша и Барашков переглянулись.

– Знаешь, – проговорил задумчиво Барашков, – я все думаю: что в тебе не так? А теперь понял: ты – тупой! Несмотря на всю твою диагностику!

– Не тупой, а рациональный! И на ваше мнение мне глубоко плевать. – Дорн встал и принялся собираться домой.

– Послушайте! – Маше надоели их споры. – Вы все-таки мне скажите: если эти скачки давления дает надпочечник, почему тогда развился такой глубокий коллапс? По идее, давление должно было не упасть, а подняться?

– Надо патологическую физиологию читать, – отозвался Аркадий. – Я сейчас без подготовки не могу объяснить.

Дорн фыркнул:

– Естественно! Великий врач Барашков!

– А нечего фыркать, – поморщился Аркадий. – Я не господь бог, чтобы все знать. Возьмите книжку, сядьте, прочитайте. Гормоны надпочечников участвуют в регуляции сосудистого тонуса. Как прямо, так и опосредованно. Подробностей не помню и этого не стыжусь. Патология редкая, ни один врач не может знать все на свете во всех областях. Но я приду домой и прочитаю, в отличие от тебя.

– Ночью читать будете? – уточнил Дорн.

– Ночью, – ответил Аркадий. – А что в этом плохого? Я, пока не прочитаю, и заснуть не смогу.

– А я вот завтра утром приду, постучу по клавишам и все узнаю. И не буду гадать на кофейной гуще, что за коллапс да откуда коллапс…

– Вот тебя бы в больничное приемное отделение на ночное бы дежурство оставить! – ответил Барашков. – И без компьютера. Вот я бы тогда на тебя посмотрел. А программу прочитать и обезьяну научить можно, это заслуга небольшая. Кстати, давайте решать, кто останется здесь сегодня дежурить.

– Ну, надеюсь, я вам больше не нужен? – высоко поднял брови Дорн. – Могу я наконец считать себя свободным? – Он уже снял халат и остановился в дверях.

– Да вали, ты, вали! – отозвался Барашков.

Мышке его тон показался несправедливым. Она решила вступиться за Владика.

– Владислав Федорович очень нам помог. Отрицать это глупо. Конечно, теперь мы справимся здесь сами. – Мышка с укоризной посмотрела на Барашкова. Все-таки для Дорна Тина была чужим человеком, и Владик не обязан был сидеть здесь полночи. Его рабочий день давно уже закончился, Аркадий не должен был об этом забывать.

Дорн сделал Барашкову реверанс и исчез за дверями. Барашков и Маша остались в ординаторской. Лампы гудели, казалось, нестерпимо громко. У Мышки стала раскалываться голова. Ей захотелось поскорее уйти из этой комнаты, как-то сразу опустевшей без Дорна.

– Знаете, вы тоже идите домой, – сказала она Барашкову. – Валентина Николаевна в более-менее стабильном состоянии. Я подежурю возле нее. Справлюсь без вас. В крайнем случае позвоню, а вы смените меня завтра.

Барашков подумал, что Маша права. Сейчас Тина спит и должна проспать до утра. Колготиться здесь вдвоем всю ночь не было никакого смысла. Силы могли понадобиться и позже.

– Хорошо, – сказал он. – Оставайся. Завтра я приду, введем контрастное вещество, Дорн уточнит размеры опухоли. Пригласим консультантов. Послушаем, что они скажут.

Мышка постеснялась спросить, кто будет оплачивать консультацию.

– Оплачу я, – угадал ее мысли Барашков. Мышка обрадованно вздохнула.

Они прошли напоследок в палату, посмотрели Тину, и Барашков ушел. Маша посмотрела остальных. Та женщина, которая систематически билась головой в стену смежной с Тиной палаты, к счастью, тоже спала, как всегда оставив включенными все лампы. И только в бывшем Тинином кабинете беспокойно ворочалась и вздыхала без сна Генриетта Львовна. Молодясь и храбрясь на людях, по ночам она испытывала страх перед будущим. Мышка, заглянувшая к ней, не в силах была проводить душеспасительные беседы, поэтому просто велела сделать Генриетте Львовне укол снотворного, а сама вернулась к Валентине Николаевне.

В кухонном отсеке ее палаты она включила небольшой электрический чайник, заварила чай, нарезала лимон, проглотила таблетку анальгина. Аккуратно прикрыв дверь в палату, она вышла в коридор, достала сотовый телефон, набрала номер. Ответ раздался не сразу.

– Папа, ты где? – спросила она, услышав знакомый голос.

– В данную минуту в Париже, как раз хотел спросить, что тебе привезти?

Мышка представила круглую голову отца с коротко подстриженным ежиком волос и пробивающейся сединой на висках, характерные треугольнички бровей, домиками возвышающихся над насмешливыми внимательными глазами, и ощутила такую острую потребность укрыться в его объятиях, что зашептала отчаянно:

– Ничего мне не надо, папа! Я соскучилась. Сам приезжай. Мне здесь так трудно, так плохо!

– Что-нибудь на работе случилось? – забеспокоился отец. – Или личное?

– Да нет у меня личного. – Она подумала, что он осудит ее за слабость. И уже совсем другим, почти спокойным голосом она сказала: – Как-то очень много вдруг перепуталось…

Отец еще не произнес ничего в ответ, а она уже знала, что он скажет, и угадала.

– Никогда не распускай нюни! У тебя хорошая голова. Не принимай решения сразу. А уж если решила – не отступай. Дави и жми! Забудь о таком бессмысленном понятии, как справедливость. Оно часто мешает. Справедливость – для всех разная. То, что хорошо для одного, не может быть хорошим для всех. Поступай только так, как считаешь нужным.

Она все это уже знала. Но все-таки ей стало легче.

– А ты когда приедешь? – спросила она.

– Как закончу дела, – ответил отец.

– Какие дела могут быть в Париже? Ты опять по девочкам? – Мышка вздохнула. – Поосторожнее там с африканками. Не безумствуй уж очень сильно.

– И ты тоже не безумствуй, дочурка, – хмыкнул отец и отключился. Маша сунула телефончик в карман, вернулась в палату. Кругляшок лимона уже растрепался в ее стакане и высветлил темно-коричневый чай. Она взяла из коробки несколько кусочков сахара и стала грызть, оправдывая свое прозвище. «Жалко, пирожное слопала днем. Весьма опрометчиво поступила». – Она вздохнула и подумала, что впредь надо держать в кабинете запасы.

А Аркадий Петрович Барашков в это время еще ехал на метро к Тининому дому – туда, где во дворе он оставил свою машину. Он думал, что тянуть и терять им нечего, и, как только Тинино состояние станет стабильным, нужно будет принимать решение об операции. Операция предстоит непростая, но другого выхода нет.

Вечер, когда Юлия пригласила Азарцева ужинать, окончился полным фиаско для обоих. Для нее – потому что, несмотря на все ее ухищрения, зазывные улыбки, глубокое декольте, бывший муж остался равнодушным ко всем ее прелестям, которые сам же с таким искусством и смоделировал. Для Азарцева – потому что он перестал быть в ее глазах мужчиной. Выпил он за столом достаточно – уж Юля внимательно проследила за этим, – с аппетитом поел, а если, по Юлиным представлениям, сытый и полупьяный мужчина не склонен завалить такую красавицу, как она, в постель, этот человек не мужчина.