Ирина Степановская - Круговая подтяжка

– Прекрасное место, – вскользь заметил он за кофе. Алла спокойно взяла журнал, еще раз мельком пробежала взглядом по строчкам и вдруг быстрым движением разорвала журнал на половинки и швырнула ему в лицо.

Дверь в комнатку Генриетты Львовны была открыта, туда, конечно, никого еще не положили. Голос Барашкова раздавался из палаты Тины. Райки не было в коридоре, и только ее подружка, сидя за столом, делала вид, что серьезно изучает листы назначений. Внезапно обернувшись, Владик увидел, что она с каким-то странным ехидством глядит ему вслед. Он вздохнул и закрыл за собой дверь ординаторской.

А Маша сидела у себя в кабинете и размышляла. «Любить и видеть все недостатки – разве так можно? – спрашивала она себя. И сама же себе отвечала: – Оказывается, можно».

Следующее утро было солнечным, словно праздник.

– В пробку попал, поэтому опоздал, – сказал заведующий хирургией второму доктору, входя в ординаторскую. – Чаю выпьешь? – Заведующий, переодеваясь в зеленые штаны и рубашку, мимоходом нажал кнопку чайника.

– Спасибо, я завтракал, – ответил второй хирург. – Пойду в операционный блок. Барашков уже десять раз звонил, спрашивал, когда вы приедете. Они там с утра уже на ушах. Помоюсь потихоньку и буду готовить больную.

– Угу, – промычал заведующий, нашаривая ногой под шкафом специальные разношенные старые туфли для операций. – Кстати, знаешь, после удаления надпочечника придется взять еще на операцию мальчика с грыжей. Мать его меня попросила. То ли у него призыв, то ли, наоборот, надо отсрочку получить на этот год, я толком не понял. Но придется взять.

– Надо – прооперируем! – ответил коллега и вышел из комнаты. Заведующий всыпал в стакан сухую заварку, плеснул туда кипятку и позвонил Барашкову:

– Давай вези больную минут через десять!

– Понял! – ответил Аркадий и дал отбой.

Он сидел у Тины в палате. Последние приготовления перед операцией были закончены, белье ей переодели; атропин с димедролом и промедолом он должен ей сделать сейчас. Мать Тины тоже была уже здесь, в больнице, только Барашков не велел ей перед операцией приходить в палату. Она ждала внизу, в коридоре, с только что сделанной прической, как и просила Тина. Волосы были уложены красивыми волнами.

Прибежала Мышка.

– Как настроение?

«Мышка прибежала, хвостиком махнула, яичко упало, разбилось, и все стали здоровы и счастливы!» – подумала Тина.

– Ну вот и молодцом!

На каталку Тину Аркадий перенес на руках, бодро заметив:

– Ну ты и разъелась, мать!

– Святыми молитвами сыта.

Мышка держала подушку, поправила одеяло, которым Тина попросила накрыть ее, чтобы не замерзнуть на лестнице.

– Ну, поехали! – сказал наконец Аркадий, и они с Мышкой сами покатили каталку к лифту. Дежурные медсестры и женщина в чалме, вышедшая в коридор, смотрели им вслед.

У выхода из отделения их встретил куплетист.

– Ни пуха! – сказал он своим опереточным баритоном и поднял кулак на манер мушкетера.

– И тебя вылечат, и меня вылечат! – сказала ему Тина. И уже – Барашкову: – Меня тут прямо все провожают!

– Как кинозвезду! – Он нажал кнопку прежнего старого лифта.

– Как оперную диву! – ухмыльнулась Тина.

– Да уж, знаем, знаем о ваших талантах…

Они въехали в лифт. Сколько раз она сама вместе с Аркадием закатывала сюда каталки! Санитаров-то вечно не хватало.

Лифт остановился, они поехали по коридору в операционный блок. Мимо них шли люди в белых халатах, и многие из них хорошо знали Тину, но сейчас никто на нее не смотрел и не узнавал ее, и это было хорошо. Откуда-то сбоку вынырнула девчушка с двумя баночками в руках. Она намеревалась проскочить впереди каталки, но на мгновение замешкалась и отстала. По запаху Тина определила, что в баночках были спирт и формалин.

«Из патанатомии девушка, – догадалась она. – От Михаила Борисовича. Принесла тару». – И Тине вдруг почему-то стало неприятно и жутко оттого, что скоро кусок ее пока еще живой, кровоснабжающейся, функционирующей плоти окажется разрезанным на части и отправленным в эти невзрачные банки из-под майонеза. И тогда, может быть, исчезнет последняя надежда на жизнь…

Введенные Барашковым лекарства начали действовать. Тина решила, что, в конце концов, это даже символично: она может умереть здесь, в больнице, где, по сути, прошла вся ее сознательная жизнь. Она с каким-то глупым удовлетворением вспомнила, что у нее и запись в трудовой книжке только одна – вот эта самая больница. Азарцев даже не удосужился заключить с ней трудовой договор.

«А ну его к черту! Пусть будет, как будет!» – решила Тина и закрыла глаза. Она не заметила мать, которая стояла в сторонке, у самого входа в блок, зажав руками платок, и не отрываясь смотрела на нее.

Каталка проехала. Через некоторое время снова послышался звук колес. Мать осторожно заглянула в дверь. Медсестра выкатила в коридор пустую каталку.

– Вам чего?

– Это дочка моя.

– Положили на стол. Хирурги готовятся. Идите. Все будет хорошо.

А Маша, занимаясь своими обычными делами, все время мысленно отслеживала происходящее в операционной. Эти картины она тоже давно знала наизусть. Вот заведующий отделением домывает руки в тазике с дезинфицирующим раствором, вот он берет у операционный сестры тампоны, чтобы высушить их, протирает каждый палец спиртом и йодом. Вот операционная сестра уже стоит наготове, развернув перед доктором стерильный халат, – он ловким движением входит в него, а она, быстро справившись с застежками на спине, молниеносно надевает ему на руки стерильные перчатки, и они щелкают, как замки, прочно облегая запястья. Вот поправляет свет круглых ламп медсестра, вот обрабатывает кожу операционного поля второй хирург, вот анестезиолог ставит рамку, отделяющую его владения от хирургических, вот сухо трещат зажимы, защелкивающие углы стерильных простыней… Маша словно чувствовала, как вошла в Тинину вену игла со снотворным. Барашков сказал:

– Как считать-то еще не забыла? Давай!

Тина начала считать:

– Один, два, три…

На счете «четыре» ее глаза сами закрылись.

– Редко кто успевает досчитать до восьми, – констатировал Барашков, после чего посмотрел Тине зрачок, пощупал пульс. Второй анестезиолог сел наготове.

– Ну, что у вас там? – спросил заведующий хирургией.

Аркадий взял в руки ларингоскоп, мастерски провел интубацию трахеи. Второй анестезиолог подключил аппарат искусственного дыхания.

– Готово, – сказал Аркадий.

– Ну, начинаем, – сплюнул заведующий.

– Вену! Полую вену отодвигай! – гулко раскатывался в голове Аркадия голос заведующего отделением. Второй хирург как бы вторил ему – глуше и тише.

– Отодвинул. Держу. Изолировал! – отозвался он, и Барашков внутренним зрением увидел отдельно лежащие, на всякий случай приготовленные, специальные иглы и скобки для сшивания сосудов. Кровотечение из полой вены для Тины означало только одно – конец! Аркадий задерживал собственное дыхание, будто спускался с американских горок, как будто это могло помочь!