Ирина Степановская - Круговая подтяжка

– Ну здравствуйте, дорогая! Давненько мы с вами не виделись! – Его зеленые в крапинку глаза внимательно смотрели на Валентину Николаевну.

– Раньше я говорила, что чем меньше вас видишь, тем лучше спишь, – пошутила она. – А сейчас могу сказать только, что рада с вами встретиться. Хотя, признаюсь, вы мучили меня в моих кошмарных снах.

– Да если б только вас, Валентина Николаевна. Я же всей больнице в кошмарах снюсь! – Михаил Борисович довольно хохотнул и присел на стул возле кровати. – Ну, что, дорогая, завтра – вперед? Аркадий вон всю больницу уже на уши поставил.

– Завтра. Ну что ж. – Тине вдруг стало очень страшно. Значит, сегодня у нее остался только день. «Можно храбриться сколько угодно, – подумала она, – но вот к тебе входят с приговором и говорят – завтра… Завтра казнь…» – Она закрыла глаза.

– Ну что это? Не вижу я оптимизма. – Риз кин тоже, как и все другие, оценивал перемены в Тининой внешности. «Сдала Валентина Николаевна, сдала. Какое это чертово состояние – болезнь!»

– Какой же оптимизм, если опухоль с достаточной долей вероятности может быть злокачественной… – Тине надоело ходить вокруг да около. Все чего-то не договаривают, замалчивают, убеждают ее, что операция – решение всех проблем… Что она, дурочка? Совсем как в ее снах? «Ты не врач, Тина, ты уже не врач…»

– А чего это вы раньше времени рассуждаете, что там за опухоль? Это не ваша компетенция, а моя, – Ризкин сделал вид, что обиделся. – Вот прооперируем, тогда и будем планы строить, разговоры разговаривать. А до того молчите и терпите. – Он встал и повернулся к Аркадию, молча слушавшему этот разговор. – Все. До завтра. Я пошел. – Очень прямо, не оборачиваясь и не сгибаясь, он вышел из палаты, а место его у постели Тины занял Аркадий.

– Ну, девочка, ты все поняла? Вечером сестры сделают все что надо, подготовят тебя к операции. На ночь уколем снотворное.

Тина молчала. А может, лучше умереть прямо на операционном столе? По крайней мере, под наркозом. Не мучиться и других не мучить…

– Знаешь что, смени-ка это унылое выражение лица! – вдруг строго сказал Барашков. – Вся больница за тебя болеет. Оперировать будут парни из общей хирургии. Заведующий и еще один, помоложе. Ты их обоих знаешь. И только попробуй разнюнься! Что ты думаешь, лишняя смертность на операции кому-нибудь нужна?

– О чем разговор! – Тина попыталась улыбнуться. – Никому не нужна. Я знаю. Наркоз ты будешь давать?

– Да. Я договорился, хотя это тоже не полагается. И их анестезиолог будет присутствовать. Вместе станем работать. Кстати, хирурги совсем не обрадовались этому. Все-таки я же не работаю у них официально. Ты понимаешь?

– Понимаю. – Тина действительно понимала, что все это было организовать нелегко. – Только у меня к тебе одна просьба.

– Какая?

– Зубы мне, когда наркоз будешь давать, не сломай. Договорились?

– Ах ты, мерзавка! – Аркадий засмеялся. – А ты зубы-то вынуть не забудь. Они же у тебя вставные! – Он шутил, но лицо его оставалось напряженным. Озабоченным.

– Как только встану после операции – убью тебя за эти слова! Даже жена не спасет! – со всей серьезностью ответила ему Тина.

Барашков замолчал, не поднимаясь с места, не в силах уйти, смотрел на нее. Он думал, что завтра к этому времени операция уже должна быть закончена. При всех благоприятных обстоятельствах Тина еще будет без сознания. Дышать за нее станет аппарат искусственной вентиляции легких, а на боку, на месте ушитой операционной раны, будет видна аккуратная повязка с пластмассовой трубочкой для выпуска жидкости. Только бы выжила! А дальше… Он уже не в силах знать, что будет дальше. Ее тайный жизненный код уже зашифрован в нескольких строчках текста патогистологического заключения, только завтра Ризкину еще предстоит его расшифровать. Собственно, эти строчки и будут означать суть происходящего – жизнь или смерть. Перед глазами Барашкова встал невысокий призрак Михаила Борисовича как верховного властителя судеб, и Аркадий мысленно сплюнул через плечо и постучал по дереву.

– Ну, Тина, я пойду. У меня еще много дел.

– Иди, Аркадий. – Она не смогла улыбнуться. Только прищурилась. – Слушай, ты ведь наверняка все уже прочитал про надпочечники. И про опухоли тоже.

– Ну, прочитал.

– Сам прочитал, дай почитать другому.

Барашков помолчал, погладил Тину по руке.

– Потом почитаешь. После операции.

Он поцеловал ее в щеку и ушел. Подошла мама. Сказала, что вечером приедет и отец. Она не стала говорить, что звонила Тининому сыну Алеше в Краснодар и что он очень испугался и расстроился.

Сестра Леночка прислала письмо, напечатанное на компьютере, с трогательными заверениями в любви и с пожеланиями скорейшего выздоровления. Затем позвонила подруга Аня уже из косметологической клиники и сказала, что договорилась насчет операции. Ее операция тоже будет завтра. При этом Аня со всей серьезностью заметила, что неизвестно еще, какая операция важнее – кончик носа будет виден всем, а твой, Валька, шрам на боку только тем, с кем ты пойдешь в баню или на пляж.

– А на пляже можно носить и закрытый купальник! – бодрым голосом добавила она.

– Конечно-конечно, – поспешила согласиться с ней Тина.

Уже ближе к вечеру в палату зашла Мышка. Она тихонько затворила за собой дверь, подошла к постели и робко присела. Это выглядело так, будто прежняя девочка-ординатор зашла к старшему товарищу о чем-то посоветоваться. Тина слегка напряглась.

– Валентина Николаевна, – Мышка опустила голову и положила маленькие ручки на колени. В одной из них была зажата какая-то бумажка, от которой Маша то и дело отщипывала кусочки. – Скажите мне откровенно… – Мышка помолчала и посмотрела Тине прямо в глаза: – Неужели вы считаете, что я в самом деле перед вами виновата?

Валентина Николаевна молчала. Она, в общем, даже не знала, что ответить. Конечно, ей было не до Мышкиных переживаний, и в то же время она чувствовала, что разговор этот имеет право состояться.

– Знаете, меня это очень тяготит, – сказала Маша. – Если вы будете справедливой, вы ведь не сможете не признать, что я не виновата в том, что отделение разогнали!

– А я тебя в этом и не виню.

– Но ведь я чувствую, что все-таки какое-то недовольство с вашей стороны и со стороны Барашкова есть.

Тина смотрела на нее задумчиво, грустно.

– Да ни в чем, Маша, ты не виновата. Ни в чем. – Не могла же действительно Тина сказать ей, что ни к чему барышням рядиться в крестьянок. Рано или поздно все становится явным, и чувство неловкости с обеих сторон уже никогда потом не проходит.

– Тогда скажите мне, почему раньше мы все работали в гораздо худших условиях, чем сейчас, но вы умели держать все отделение в мире и согласии, а у меня ничего не получается! Доход от отделения сравнительно небольшой, сотрудники вечно ссорятся, да и эффект от лечения, честно говоря, уж не настолько велик. Раньше, я помню, мы вытаскивали таких тяжеленных больных! Когда уже никто и не надеялся! А сейчас все время происходит какая-то возня, нервотрепка на пустом месте. Нет ни той отдачи, что была раньше, ни удовлетворения от того, что мы делаем.