Юрий Арабов - Орлеан

– Бензин есть, начальник? – спросил у него водитель, высунувшись в окно.

– А его здесь отродясь не было… – Рудольф зачем-то снял заправочный пистолет, направив себе в висок.

– Тогда чего ты здесь стережешь?

Белецкий пожал плечами.

– Иди домой, – посоветовал ему водитель. – Сейсмологами предсказано землетрясение в Казахстане. Наверное, и до нас докатится.

– Когда?

– А я почем знаю? Может быть, завтра…

– Довезешь до частного сектора? – попросил его Рудик, бросив пистолет и заставив его качаться на резиновой кишке.

– Садись. – Шофер неохотно открыл дверцу своей «копейки».

Он не любил подвозить незнакомых людей до частного сектора. И до общественного тоже не любил. Он не знал Белецкого как профессионала, потому что в Крещение сидел в ледяной проруби единственного в городе пресного котлована и никогда не болел. Внук же, наоборот, когда его насильно загоняли в зимнюю воду, чихал и кашлял.

Машина взревела, как самолет, и со скоростью насекомого полетела, оступаясь, в частный сектор.

– Чем занимаешься? – поинтересовался шофер, чтобы скрасить недлинный путь.

– Людей разрезаю, – ответил хирург и тем самым прервал дальнейшие вопросы.

Дорога прошла в молчании. У Лидкиного дома испуганный шофер сам открыл ему дверь и даже не попросил положенного ему полтинника.

Ветер здесь дул тише. Белецкий обратил внимание, что шавочка Дериглазовой, трусливая и субтильная, стоит у своей конуры и истошно лает, не решаясь в нее вползти. Рудольф Валентинович не осмыслил сего явления в голове, не произвел синтеза внешне разорванных друг с другом событий и, взойдя на крыльцо, постучал в дверь дома.

– Кто там? – тревожно спросил из-за закрытой двери сын Лидки.

– Это дядя Рудик. А мама дома?

– Мамы теперь нету, – сказал маленький Леша, по-прежнему не открывая двери.

– Где ж она?

– А у тебя конфета есть? – осведомился малыш. – С косточкой…

Голос его задрожал от слабой надежды.

Белецкий задумался, но потом понял, что мальчик имеет в виду. Полез в карман пиджака и вынул из него конфету «Рафаэлло» в полупрозрачной обертке, которые часто таскал с собой, потому что ему их дарили. Лешка приоткрыл дверь, наблюдая за действиями гостя. Жадно содрал обертку и запихнул деликатес в рот, закашлявшись и словно боясь, что конфету у него отнимут.

– Она в конуре, – сказал он, раскусывая орех.

– Не понял.

– Моя мама теперь в конуре живет, – объяснил мальчик.

Рудольф Валентинович пожал плечами, потому что был ко всему готов. Спустился с крыльца и, осторожно подойдя к будке, постучал по крыше кулаком. Собака, стоявшая рядом, перестала лаять и тоскливо посмотрела в глаза хирурга.

– Оставьте меня, ради бога, в покое! – раздался из конуры истеричный голос не слишком дорогого человека.

– Это ты, что ли, Лид?.. – пробормотал Рудольф как можно более удивленно.

Наклонился и заглянул в круглое отверстие. Там в темноте он заметил скрюченную фигуру, которая лежала на боку, поджав острые колени.

– И как тебе здесь… не дует? – нашел он с трудом подходящие слова.

Рудольф Валентинович имел в виду, конечно же, погоду, которая с каждым часом наливалась гневом и грозилась жахнуть кулаком по столу.

– Шел бы ты отсюда, – сказала ему душевно Лидка. – Ни видеть, ни слышать тебя не могу.

– И я себя тоже, – согласился с ней Рудольф.

Он сел на землю и прислонил спину к деревянной будке. Шавочка подлезла к нему и начала униженно лизать правую руку.

– По-моему, мы раскисли, – пробормотал Белецкий задумчиво. – Ты не находишь?

– Это ты раскис. А я раскисать не собираюсь, – злобно сказала ему Лидка.

– Тогда отчего ты сидишь здесь? – не понял он. – Буря поднимается, доллар опускается, экономика стабилизируется, кризис углубляется, и все пьют чай по своим домам. Одни мы с тобой на улице, как собаки… Почему?

Лидка на это только громко засопела и ничего ответить не смогла.

– А я тебе скажу почему, – упрямо продолжил Рудик. – Потому что с этим поганым экзекутором, царствие ему небесное, нам жилось легче. Нам было с кем бороться и кому противостоять. Это нас держало в седле, мы скакали по прериям, помогали набожным колонистам, дружили с шерифом и гнали индейцев-язычников за границы каньона, разве не так?..

– Он был таким же засранцем-аристократом, как и ты, – раздалось из будки. – Даже хуже.

– Возможно, – согласился Рудик. – Но я тебе признаюсь… Без него стало скучно… Мне его не жалко, – одернул он сам себя. – Жалость унижает свободного человека. Я просто слегка заскучал.

– Так развеселись, – выдохнула она. – Езжай на городскую свалку. Собери его по кускам и похорони как человека…

– А что это даст? – возразил хирург. – У тебя есть какой-нибудь знакомый Христос?.. У меня тоже нет. Мертвого не воскресить. Но я бы взбодрился, – добавил он после паузы. – Я бы многое отдал за то, чтоб он снова был с нами…

– Уйди отсюда, черт поганый! – заорала Лидка истошно. – Пошел вон!

– Всё. Ухожу. Успокойся… Уже ушел. – Он встал с земли. Отряхнул шорты.

Снова поднялся на крыльцо дома и постучал в запертую дверь.

– Ты где? – он имел в виду маленького Лешу.

– Здесь я, – откликнулся мальчик, не открывая.

– Еще конфету хочешь? – предложил ему Рудик. – С косточкой.

– Не-а…

– Ну и ладно. Мне больше останется.

Пошел через двор к калитке. Но, проходя мимо конуры, не удержался и пнул ее ногой. Из нее послышалось сдавленное рычание Лидии Павловны.

…А ночью над озером вышла мутная Луна. Дул сильный ветер, и подвешенная в небе планета была слепой. Люди от ее света чувствовали себя привидениями, не находящими места и не способными совершить осмысленный поступок.

Дверь Лидкиного дома заскрипела, открывшись. И маленький Леша, выйдя во двор, тихонько подошел к собачьей конуре:

– Мама! Ты спишь, что ли?

– Чего тебе? – спросила Лидка недовольно.

– Мой папа пришел, – сообщил ей сын.

– Какой еще папа? У тебя нет папы!

– Он в доме сидит. За столом.

– Чего ты придумываешь? – сказала она недовольно. – Это семейный стол, и отцу там не место.

– А все-таки он сидит, – настойчиво повторил Леша.

Мать выглянула наружу. Была она растрепанной, с соломой в волосах и с мешками под глазами. В целом она выглядела прекрасно.

– Он блондин или брюнет? – заинтересованно спросила Лидия Павловна, потому что Лешкиного отца в точности не знала.

– Он – бледный, – пояснил малыш.

Лидка с трудом вылезла из конуры. Отряхнулась. Расправила смятую юбку и подобрала заколкой свалявшиеся волосы.

Сын взял маму за руку и нежно повел в дом.

За пустым деревянным столом сидел мертвый экзекутор. Чувствовалось, что он был перепилен в нескольких местах, потому что на костюмчике его зияли поперечные дыры, наскоро заделанные грубыми нитками. Усики были прилизаны, но на голове торчал хохолок, доказывающий, что бриолина на макушку как раз и не хватило. Но все-таки он был циничен. Циничен и красив, пусть и не совсем целый. Он затягивался дымом кубинской сигары, но дым выходил обратно не через рот, а через швы на туловище, потому что герметичность тела была сильно нарушена.