Ашот Аршакян - Свежий начальник

Еще не явственным был рассвет, и спокойная Москва-река, и Братеевский мост, и многоэтажные кварталы по берегам, и воздух, и даже собственные руки — все виделось Морику сплошь синим. Далеко впереди пылал капотненский факел, но и его отсвет на небе, казалось, синел. И, глядя на Морика, на этого тщедушного, рано полысевшего человека, вцепившегося в стальные поручни моста, хочется предостеречь всех:

Не берите кредитов! Ценнейший мой совет! Не берите, даже если из Барселоны позвонила единственная, последняя и самая дальняя родственница. Даже если вы узнали, что эта каталонка может скупать по бросовой цене у тамошнего оператора мобильной связи телефоны и может переправлять их в Москву под видом зеленого горошка, чтоб меньше башлять таможне, и даже если есть покупатель на эти телефоны, и даже если покупатель обещал заплатить вдвое, и даже если… В общем, не берите кредитов! Ни при каких условиях!

Морику нужно было раздобыть сто тысяч. За семьдесят он заложил в банк свою двухкомнатную квартиру, тридцать занял у людей, пообещав отдать сорок.

Деньги перевел в Испанию. Каждый день звонил родственнице.

Уже тогда он мог лишиться всего.

Но телефоны прибыли. Через Анкару в Шереметьево-2. Шестьсот аппаратов в двух больших коробках, обмотанных скотчем.

Дома Морик распаковал коробки. В одной — новенькие трубки в пузырчатых пакетиках. В другой — зарядные устройства, аккумуляторы и оригинальная упаковка. На таможне, конечно, вытащили несколько аппаратов, но эти потери были заложены в будущую прибыль.

Два дня Морик придавал товару вид: упаковывал, менял наклейки, закупил гарантийные талоны. Одну комнату превратил в склад, другую — в сборочный цех. Дал рекламу в интернет, взял безлимитный тариф на мобильную связь, заказывал пиццу, пил пиво. Бизнес налаживался.

С первым клиентом встречались в кафе «Палладия» на Октябрьской.

За неделю ушло сто аппаратов.

А потом — как отрубило. Ни одного звонка, ни одной продажи. Морик облазил в интернете все барахолки, конференции. И тут, на самом посещаемом сайте, обнаружил роковой для своего бизнеса баннер. Оказывается, один из московских операторов выбрал его модель для рекламной акции, и теперь телефоны продавались вдвое дешевле, чем закупал их Морик.

Людям Морик долг отдал. И всё.

За железной дверью он пил полгода. Приходили приставы, участковый. Потом был новый год — никто не приходил. Потом весна… и ценных вещей оставалось все меньше, и садилась печень, и высохли цветы на подоконнике, а ведь их еще мать сажала, и как теперь жить, а главное — где?!

Поздний май. Ночь. Морик прощался с квартирой. Выпил на кухне бутылку водки, прикурил три сигареты, две из них опустил в пустые рюмки и, пока они тлели, говорил с ними. А из форточки зловонно веяло с мелиорационных полей, гавкали псы и искрились гигантские буквы над продуктовым рынком.

Вдоль отстойников Морик вышел к реке. И вместо мыслей в его голове застыла старинная карта, которую он видел в музее Москвы, и на ней черный треугольник на юго-востоке города, окруженный крестиками: холерное кладбище.

За последние десять лет набережная преобразилась. Укоренились кусты и деревья, и сейчас — цвели, фонарной дугой манил к себе Братеевский мост, шумели высоковольтки, захватила газоны еще не стриженная весенняя трава. И медленно, сторонясь друг друга, бегали по асфальтовым дорожкам толстые люди.

Морик поднялся на мост. Долго стоял посередине и смотрел в сторону Капотни, где река поворачивала, и за зеленым поясом, как какой-нибудь Байконур, вздымался нефтеперерабатывающий комбинат: ангары, трубы, маячки и с секундным периодом вспыхивающий факел.

За спиной проносились редкие фуры. Морик швырнул ключи от дома в воду, взобрался на поручень и спрыгнул.

На Люблинское поле я хожу не так давно, но началось это все-таки давно. Ну, не тогда, конечно, когда я жил на Волгоградском проспекте, около мясокомбината, от которого пахло жженой шкурой и копченостями. Хотя, наверное, тогда. Ведь тогда я научился жевать конский щавель.

Древнюю монету, что я украл в деревне, отобрал толстый мальчик, он был, по-моему, старшим братом Маши, а мы с Машей снимали трусы за вентиляционной шахтой метро, и мой лучший друг, Кирилл с пятого этажа, первым снял дополнительные колеса с «дружка». Мой отец подтолкнул его, и Кирилл поехал, а я побоялся и заплакал. Отец ударил меня и отвел домой. И из окна я видел, как Кирилл все еще кружится по двору. С тех пор он дружил с парнями, которые тоже умеют ездить на двух колесах, и кто-то из них сказал мне: «Крути педали, пока не дали!» А я всего лишь хотел спросить про шарики из подшипников. И только потом я узнал, что подшипники можно найти на шпалах заросшей заводской узкоколейки, где на склонах рос конский щавель. Я его полюбил. Надо было долго идти мимо долгостроя, где был и карбид, и свинец; долго идти по шпалам, чтобы, усевшись в зарослях, очищать трубчатые стебли и грызть… грызть и жевать сочный конский щавель.

Через пять лет, уже в Текстильщиках, было что-то похожее, было какое-то пристрастие.

Банда Шашкина охотилась за мной, потому что мой лучший друг, Олег, сказал Шашкину, что я бросил в него камень. Меня подстерегли, когда я забирал сестру из детского сада. Я пообещал, что отведу ее домой и вернусь. За мной проследил Косой-Вовочка. Шашкин сказал, что даст мне «по ебальничку», а я не знал, что это означает.

И были плоды шиповника и березовые листья. Олег научил меня. Надо было выковырять спичкой семена из шиповника, набить его березовыми листьями и проткнуть соломинкой, соломинку взять в рот, вдыхать через нее и выпускать сладкий березовый воздух через нос. И мы вдыхали и выдыхали, и было хорошо, и мы ходили на станцию «Бойня», видели как бульдозерами сгребают кости, швыряли камни в электрички, смотрели в видеосалоне Брюса Ли и Предатора, носили с собой палочки как китайцы, засучивали рукава курток, изредка сосались с пацанками на телефонной подстанции, курили королевские бычки, те, что с золотыми кольцами у фильтра, и простые бычки курили…

Но на зиму я припас березовых листьев и хранил их в спичечном коробке, а когда очень хотелось, делал из фольги трубочку, набивал: и вдыхал, и выдыхал.

Потом из Степанакерта приехала моя бабушка. Она была больной, у нее тряслись рука и голова, она еле ходила, но всегда что-то делала: мацони, джингалавац, куркут. А отец играл в нарды с дядями и говорил: «шеш-беш», а бабушка стирала и готовила лепешки с зеленью, а я ходил в школу и рассказывал о бабушке друзьям. Друзья смеялись, и однажды мой лучший друг позвонил и закричал в трубку: «Старая блядюга! Старая блядюга!»

У бабушки был темный пузырек с маленькими таблетками, их там было сотни, и каждый день по дороге в школу я съедал по десять-пятнадцать штук, они были сладкие, и я их жевал по одной.