Юлия Вертела - Интенсивная терапия

– А мужчины с женщинами как-то общаются? – с тихим ужасом спросила Ирка.

– В фашистских застеночках женщины с мужчинами никак не могут, иначе сульфазин. Это куда как хуже аминазина. Одна мне говорит: «Дай сигаретку – грудь покажу». Показала. Я на нее все сигареты извел... Меня, когда принимали в Скворцово-Степаново, раздели догола, а я вижу, медсестра, глядя на меня, удовольствие получает, ну я ей и отомстил. Когда она мылась в душе, тоже заглянул... И все-все увидел! – Юра ужасно довольный. – Мама хлопотала меня из дурки забрать. Но я бы не смог жить, я бы не смог, если б не они, не животные... Природа – мой Бог. Лес, звери... Без них я бы не смог...

– А любовь, жена?..

– Есть живой примерчик. Образно чуть-чуть гражданский брак, природный. Вижу ее раз в год, она в неврологическом интернате. Я просвет для нее хорошенький. Она всех животных переносит, вот если только ноуфетик в кровати ползает – это уже слишком. В 97-м году последний раз у меня была. Она в Зеленогорске, в клинике, навещаю. Я, как Буратино, врываюсь к ним в царство Карабаса, и всем весело. Бывает, нас отпустят на залив, бывает... Почему она такая? Бывает, дети родителям не нужны, отправляют в дом малютки, не нужны... А меня к ней пускают только с мамой... Ну, вот я как Буратино – в очаг надо! В очаг!

И тут же хорохорясь, как петух, Юра явно прихвастнул:

– А любовниц у меня много было, много! Но мы с ними не сходились на идеологической почве. Одна потребовала, чтобы я крестился, тогда она меня полюбит. А я не хочу. У них там в христианстве все греховно, а я люблю ночью порнофильмы смотреть... – Подумав, Юра добавил: – Я за патриотизм и нудизм.

– Так ты ж раздеваться стесняешься, – подловила его Ирка.

– Бывает такое, немножечко, бывает.

– Ну а на пляже?

– Надеваю плавки широкие, очень-очень широкие...

– До колен, что ли? – мы просто ухахатывались.

– До ягодиц. А у них там все видно, а вы смотрите, само собой, и вам все видно...

Ира вдруг вспомнила:

– Мне надо своим позвонить. Я завтра на выписку.

– Телефон дай, – с ходу спросил Юра.

Ирка растерявшись:

– Не могу, у меня муж ревнивый, убьет.

Юра поворачивается ко мне:

– Телефон дай. – Он ко всему миру напрямую.

Я, покраснев, соврала:

– У меня мама строгая. Лучше ты свой дай.

Юра быстро и неразборчиво называет цифры, как будто заранее знает, что ему не позвонят:

– Но ты меня не найдешь, сколько ни звони, я то там, то тут, занят немножечко... Так что не найдешь меня. Я, бывает, сам звоню, особенно если веселый, бывает, бывает такое немножечко, особенно если выпью... Все номера набираю.

Было как-то стыдно, что я не дала Юре свой телефон, вроде открестилась. Случается так: в сильные морозы проходишь мимо бездомного пса и думаешь: мне некуда его взять и покормить нечем, и отворачиваешься, чтоб забыть...

– На уколы! – Сегодня была строгая медсестра; застав обрывок Юриной трепотни про женщин, она гаркнула на нас: – Чего вы его слушаете? Он убогий, у него и женщины никогда не было, живет с родителями. А посмотрите-ка, чего он мне нарисовал!..

Я выскочила в коридор, ожидая увидеть что-то невероятное, но на двери девятой палаты болтался маленький листок с простым рисунком – кружок, две точки, какие-то черточки и подпись: «Курица 2007»...

Я умерла в «Пятерочке». Рухнула между полками с овощами и консервами. На мои плечи скатились банки кабачковой икры и оливок без косточек. Пара кочанов плюхнулась на живот и улеглась на нем, как двойня. Связка крупных бананов упала между ног, напоминая о годах юности. Фасовщик рыбы, приложив к моему лбу замороженного палтуса, заметил, что палтус мертвей меня на минус двадцать, а значит, я, в отличие от палтуса, могу самостоятельно плыть к выходу...

Поверьте, в «Пятерочке» было гораздо веселее, чем в метро. В тот раз я лежала на гранитном полу гремящей подземки. Перед лицом передвигались сотни конечностей, и, не двигаясь, лежали песчинки. Разглядывая их, я удивлялась, что именно они, а не родственники и близкие, оказались со мной в последние минуты жизни. Но, услышав, как песчинки рыдают обо мне, я успокоилась, – все правильно...

Конечно, неправильно покидать этот мир в душной приемной «Электросети», но это было делом чести. Милая девушка два часа считала мою задолженность по двум квартирам и комнате. Увидев квитанции, я захотела вызвать кого-нибудь на дуэль, чтобы срочно расквитаться с жизнью. Поблизости тряслись одни пенсионеры, и, не найдя достойного противника, я выстрелила себе в глаз адреналином. Божественное дуновение донесло до моего трупа: «Пока не оплатишь киловатты – не сдохнешь». – Какие они все-таки добрые, эти ангелы.

Отвратительна была и моя смерть на лестнице. Представьте: темная-претемная лестница без единой лампочки и по бокам освещенные прямоугольные проемы дверей – соседи проснулись посмотреть, как, не дойдя трех сантиметров до родной квартиры, я свалилась среди плевков и окурков, и над моей раздолбанной башкой светилось прекрасное граффити «все эмо – суки». Наиболее добрые из соседей сожалели, что сплюнули возле моей двери. Но ведь никогда не знаешь, кто упадет на твой плевок или окурок...

Единственный раз мне представилось доблестно погибнуть – это случилось возле памятника воинам-освободителям. В зимнем тулупчике я ковыляла за сибирскими пельменями, когда от внезапного выстрела в спину (читай – от приступа стенокардии) ткнулась лицом в сугроб под трехметровой надписью «1941—1945. Никто не забыт, ничто не забыто». Впитав всем телом боль и славу предков, я покидала эту жизнь почти героем. К сожалению, тот раз был не последним... Заботливые дворники пришли и отодрали мой тулуп от снега и, дав мне крепкого пинка, отправили искать пельмени.

Умирая гораздо чаще Анны Карениной, я умудрилась ни разу не оказаться под поездом, хотя живу рядом с железной дорогой. Рельсы – это отвратительно.

Но более всего мне не хотелось бы, чтобы смерть меня настигла в ванной или в туалете. Представляя свое голое тело в дурацкой позе, я стараюсь реже умываться и чистить зубы, сократить мочеиспускание до нескольких секунд, ну, в общем, не делать ничего такого, что могло бы скомпрометировать в момент ухода... С утра я чисто одеваюсь, причесываюсь и ложусь на диван, красивая, как Клеопатра. Перед смертью я обычно звоню мужу, который говорит мне, что очень занят. И приходится ждать его с работы, чтобы он, как и положено романтическому герою, успел пожать мою хладеющую руку.

Иногда ни с того ни с сего я начинаю думать, что есть такие лекарства, которые помогают.

Именно поэтому последний раз смерть достала меня в аптеке, – недоговорив в окошечко что-то про «ваше здоровье и долголетие», я сползла по стенке, а яркие рекламки «чая для похудания» украсили мое белое лицо.