Наталья Земскова - Детородный возраст

Иногда пытаюсь читать. Алеша принес «Курсив мой» Берберовой. Читаный-перечитаный, любимый «Курсив мой». Если постараться, можно даже найти параллели с моей ситуацией. Они там, в эмиграции, выживали, и я выживаю. У них неизвестность, и у меня неизвестность. На этом, впрочем, сходство заканчивается. Мои зрачки обращены внутрь, их – вовне. Их волновала исключительно жизнь духа, а все мои мысли – о плоти. Я сосредоточена на частном, они – на целом: «Когда Набоков написал „Дар“, а потом „Защиту Лужина“, я поняла – всё наше поколение оправдано…» Всё потерять, ютиться на чердаке, иметь одну смену постельного белья и думать о себе как о части «литературного целого»! Иногда мне удается погрузиться в их время настолько, что я почти забываю о своем. А еще я думаю о том – эта мерка сейчас у меня обязательна буквально для всех, – что у Берберовой не было и, должно быть, не могло быть детей, и, как я подозреваю, это ее ничуть не угнетало: она была сосредоточена на самопознании, соотношении времени и себя, на исследовании жизни. Надо будет перечитать потом, в нормальном состоянии.

Дежурная сестра позвала в смотровую. Это нужно пройти целый коридор – метров тридцать, повернуть налево и еще метров десять. Жуть. Просить каталку неудобно, да и Реутова настаивает, чтобы я понемногу ходила. Да буду, буду я ходить. Вот долежу до тридцати двух недель, тогда и буду. А сейчас – не могу, не могу…

Хуже всего, что я и сидеть не могу. Если выбирать между ходить и сидеть, то лучше ходить. Как только сажусь, матка сразу собирается в комок, и нужно скорее ложиться, класть руки на живот, чтобы ее унять. Ем я обычно стоя, очень быстро, затем ложусь и лежа пью чай.

А еще совсем не могу лежать на жестком, поэтому все обследования, которые проводят на кушетке, для меня мука мученическая. Вчера делали УЗИ – из-за жесткой кушетки начались сокращения, пришлось всё бросать и возвращаться в палату. Слава богу, в отделении одни панцирные кровати, а вот что я буду делать дома, если меня все-таки выставят… Как же, выставят, да и не хочу я домой, дома страшнее, чем здесь.

Кое-как, с остановками, добрела до смотровой. Реутова посмотрела на кресле и опять сказала, что шансы в общем есть. Ага, «больной, надейтесь». Пока остаюсь здесь, но видно, что она озадачена. Когда одевалась, невольно слышала их разговор с Толстобровым.

– Коля, я с Гончаровой не справляюсь. Уж было подумала о выписке, а позавчера – на тебе, всё хуже, чем при поступлении. Что капаем, что нет… Просто не знаю, что делать.

– Да чего там знать. Ну нервная она, всё время дергается, вот импульс и идет. Голову надо отключить. А всё остальное нормально. У меня жена такая… Да и возраст уже, согласись? Пусть лежит – может, вылежит.

– Тридцать девять – не так и много. Помнишь, в том году Чекалина в сорок пять первого рожала, и ничего. Домой еще на выходные бегала. А эта даже сидеть не может. Да у нее до родов все мышцы атрофируются, как она рожать-то будет при таком тотальном лежании?

– Прокесарят. Твое дело сохранить. Вот и сохраняй. Букетик у тебя, конечно. Гончарова, Симакова, Горохова, Мироненко…

– Старцева с пролапсом третьей степени да еще с аритмией…

– Ну вот, а ты прицепилась к Гончаровой. Ты не Господь Бог и даже не Михаил-архангел, угомонись. Пошли вон кофе пить. И знаешь, чем дольше я работаю, тем больше мне кажется, что мы здесь не очень-то и нужны.

– То есть как это?

– Ну, давление, почки, сердце – это ведь всё на внешнем плане. Подозреваю, что существуют некие глубинные причины того, что беременность прерывается или оказывается под угрозой. Их бы научиться устранять! Гинепралом здесь не поможешь. Мой руки, я пирожки принес.

Домой хотела выписать. Нельзя меня домой. Не поеду. Буду лежать. Наверное, я ненормальная. Все хотят домой, отпрашиваются, убегают, просят дневной стационар. Только я хочу одного-единственного – чтобы мне позволили лежать вот здесь, у этого окна, и, по возможности, не вставать совсем. Про дом я не помню – был ли он, не был… Забыла про жизнь и про дом. Главное – пролежать один час, затем другой, третий, четвертый. Как это ни странно, но мне нужна полная сосредоточенность. Пока я сосредоточенна, ничего плохого случиться не может.

Когда ползла по коридору, глянула на себя в зеркало – душераздирающее зрелище. Тетка без возраста в розовой пижаме. И волосы надо было красить еще два месяца назад.

– Маш, Маш, эта скотина… Он появился и сказал… Маша… – Вика Горохова трясет меня за плечо, и мне приходится расстаться со сном, в котором я уезжаю автобусом на какую-то экскурсию, заняла место маме и жду, а ее всё нет и нет, автобус, в конце концов, отъезжает, а я кричу и умоляю подождать. Ладно, со сном определюсь позже – девчонка вся в слезах. Обычно со снами я разбираюсь на месте, то есть тут же их анализирую и, если мне что-то не нравится, приделываю счастливый финал, как учат парапсихологические книжки в мягкой обложке. Но сейчас не до этого.

– Маш, Маш, он не хочет ребенка! – Вика рыдает взахлеб.

– Кто, Вика, кто? – Нет, от нее сейчас ничего не добиться. – Зоя, что случилось-то, скажите толком. Ее же выписывать собирались?

– Да теперь уж лучше пусть еще подержат. Нарисовался пропащий Степан, увидел живот и, ясное дело, упал в обморок. Готов заплатить, лишь бы она избавилась от ребенка. Понятно, у него семья, дети, по выходным диван и пиво. Видела бы ты его… К Реутовой хотел бежать, перепугался насмерть. Ну, пусть, пусть сходит. А лучше к Толстоброву – он вчера какого-то дяденьку с лестницы спускал на эту тему. Но там вроде муж был – орал, что не нужен второй ребенок.

– Забудь, Вика, не стоит он того. Во-первых, ну восемь же месяцев! А во-вторых, ты ведь для себя ребенка оставляла? И, в-третьих, зачем тебе такой мужик? Пусть жена с ним и возится, бедняга. Да слава богу, что он вот так, по-честному. А то бы еще пять лет ждала.

– Вот-вот, – поддержала Зоя. – Я тоже подумала: такие мужики всё время ни да ни нет – никакой ясности, молчат и блеют. И жене у них «да», и любовнице «да», а там – как вывезет. А этот ведь пришел и выразил свою позицию – и на том спасибо. Короче, не реви.

– Я думала, что он придет и…

– Обрадуется. Да, сейчас…

– Ну, может, не обрадуется, а задумается, что ли. Моя знакомая вот так же встречалась с парнем, а он исчез. Она хотела сделать аборт, а мать отговорила: мол, вырастим и всё такое. А потом, когда мальчику был год, он увидел его – и всё: сыночек, сыночек, не мог оторваться. Женились, девочку еще родили.

– Так он был холостой, Викуся! – всплеснула руками Зоя. – А у твоего комплект: жена, любовница. А когда любовница грозит превратиться во вторую жену и, значит, в проблему в квадрате, то кто же этого захочет? И я бы не захотела. Ну, представь, у меня дома муж и дети – и еще бы на стороне муж и дети. Не-е. Ни за что.