Маша Трауб - Я никому ничего не должна

Я не была на его похоронах. Надеюсь, он меня простил.

В последние годы жизни Михаила Ильича наши с ним свидания становились все реже и реже. Откровенно говоря, мы почти не виделись. Я закрутилась в школе, в собственной жизни. Сначала звонила ему достаточно регулярно, потом раз в месяц, раз в два месяца. Все обещала себе, что завтра будет поспокойнее день и я обязательно позвоню.

– Детка, – радовался он в трубку, – ну, и где ты вчера была?

Это означало, что я пропустила очередной концерт, не пошла в консерваторию.

– Не могла, работа, – отвечала я, но Михаил Ильич меня даже не слушал.

– А ты знаешь, какой завтра день? – спрашивал он.

– Пятница, – отвечала я.

И это был неправильный ответ на вопрос. Завтра должен был кто-то играть. И я обязана была ЭТО услышать.

– Наверное, билетов не будет, – иногда оправдывалась я.

Михаил Ильич фыркал в трубку. Он не понимал, как я могу не достать билета. Какая ерунда! Надо брать, умолять, доставать любой ценой на любое место и висеть на люстре, стоять в проходе, сидеть на ступенечке, но слушать. Услышать.

Потом мне уже было стыдно звонить. Я не хотела его расстраивать тем, что не была, не слышала, пропустила. Думала, что успею, что еще есть время, что Михаил Ильич будет жить вечно и никуда из моей жизни не денется.

Однажды вечером мне позвонила женщина. Незнакомый голос.

– Кто это? – грозно и требовательно спросила она.

– А кто вам нужен? – так же требовательно спросила я в ответ, поражаясь такой наглости.

– Ты – Александра? – спросила женщина.

– Да. А вы кто?

– Завтра приезжай к трем. Отдам коробки, – сказала женщина.

– Куда приезжать?

– К Мише.

– К какому Мише?

Мне казалось, что я веду разговор с сумасшедшей.

– Тьфу, Михаилу Ильичу. Мне сказали, что детка – это ты.

– А что с ним? – все еще ничего не понимая про коробки, спросила я.

– Умер, – удивленно ответила женщина.

Именно удивленно. Мол, а что еще могло с ним случиться? Только умереть мог.

На следующий день я поехала к Михаилу Ильичу.

Я была у него только один раз. Обычная холостяцкая квартирка, заваленная книгами и пластинками. На огромном полированном письменном столе стоял проигрыватель – здоровенный ящик.

– Давайте я у вас приберу, – предложила я тогда учителю.

– Детка, садись и слушай.

Он поставил мне новую пластинку. Честно, даже не помню, что слушала. Целый час я просидела на стуле и слушала музыку. Когда пыталась встать или двинуться, Михаил Ильич поднимал руку и жестом возвращал меня в неподвижное состояние.

Мы послушали музыку, и я ушла. Вот и все.

На мой звонок дверь открылась почти сразу.

– А-а-а, заходи, – передо мной стояла тучная женщина в грязном фартуке, растрепанная и распаренная. Она убирала квартиру. – Вот, забирай, – пнула она ногой картонную коробку, которая стояла в коридоре, – не могу полы помыть, мешается. Двигаю ее туда-сюда, – проворчала женщина.

– Спасибо, – ответила я, понимая, что коробку даже с места сдвинуть одна не смогу, – а что в ней?

– Твое приданое, – хохотнула женщина, – или наследство, называй как хочешь. Велел тебе отдать. Я бы выбросила и не мучилась, но воля покойника… надо уважить. Вот тебя разыскивала по всем телефонам. Пока узнала, кто у него был деткой, чуть ухо не отвалилось.

– А когда он умер? – спросила я.

– Так уж сороковины отметили. Все честь по чести. Нормально, – торжественно и гордо сказала женщина. – Ну забирай уже и иди, а то мне еще окна намывать.

– Отчего он умер?

– А бог его знает. Не мальчик уже. Время пришло его, вот и умер. Какая сейчас разница? Все там будем.

Я попыталась обхватить коробку руками и не смогла.

– Ой, б…, интеллигенция золотушная, давай вместе, – всплеснула руками женщина.

Мы с ней вместе доволокли коробку до лифта, тяжело отдуваясь. Она держала коробку высоко, я еле волокла над полом. Потом женщина выгрузила коробку из подъезда и обтерла лицо фартуком.

– Все, дальше сама. Я свое дело сделала. Все по совести. Пока, – махнула она рукой.

– А вы ему кто? – спросила я ей в спину.

– Как кто? – удивилась она. – Жена. Теперь вдова, – это прозвучало гордо и торжественно.

Я поймала машину, вместе с водителем еле запихнула коробку на заднее сиденье, он же помог мне доволочь ее до квартиры.

– Что у вас там? – спросил водитель.

– Не знаю. Сказали, что приданое, – ответила я.

Водитель посмотрел на меня, как на сумасшедшую.

Коробка была под завязку набита пластинками. Сверху лежал лист из тетради в клеточку с одной строчкой, написанной рукой Михаила Ильича – его почерк я бы узнала и сейчас. «Пластинки отдать детке», – написал он.

Теперь уже я сидела на телефоне и с пылающим ухом искала по всем знакомым и незнакомым телефон еще одного студента-дипломника Михаила Ильича. Я уже говорила, что у него, помимо меня, занимался один юноша, с которым мы виделись пару раз на концертах, но не общались. Я даже не помнила, как его звали, что сильно усложняло поиски.

Я обзвонила всех бывших однокурсников и друзей однокурсников, пока у кого-то не оказался нужный номер и имя – Федор.

У меня почему-то дрожала рука, когда я крутила телефонный диск. Он ответил после первого же гудка, как будто сидел рядом с телефоном и ждал звонка.

– Я знал, что ты позвонишь, – сказал он.

– Давай встретимся, – попросила я.

– Зачем тебе?

– Не знаю.

– Давай, – сразу же согласился он. – Приезжай, когда будет удобно. Я живу один и работаю дома.

Федор был очень похож на Михаила Ильича. У него были длинные, собранные в хвост волосы, который он затягивал черной аптечной резинкой. Такая же затхлая душная квартира, пахнущая несвежим постельным бельем. Такие же бардак и пылища.

Да, я всегда была очень щепетильна в этих вопросах. Меня и Лена называет маньяком чистоты. Это, наверное, от родителей. Мне нравится запах хлорки и стерильная, операционная чистота. Ненавижу хлам. У меня аллергия на пыль.

Когда Лена помогает мне убирать, то всегда бурчит:

– Вы, Александра Ивановна, из тех женщин, кто не просто в углах промывает тряпкой, а ножичком выскребает.

Да, я такая. Наверное, поэтому осталась одна. Понятие о чистоте у всех разное. Вот Андрей Сергеевич, Андрей, никогда не мог нормально смыть воду в унитазе. Меня это раздражало безумно, до истерики доводило.

– Неужели нельзя воспользоваться ершиком? – кричала я.

– Зачем? – удивлялся он.

Да, я вытираю после себя раковину насухо. Вычищаю туалет с чистящим средством каждый раз. Не терплю горы неглаженого белья и пыли на холодильнике и на шкафах. Я лучше упаду и сломаю себе шейку бедра, но на шкафу у меня будет чисто.

У Андрея в смысле гигиены были какие-то странные двойные стандарты, которые меня тоже ужасно раздражали. Он никогда не ходил по квартире босиком. Ни за что. Стоял, переминался с ноги на ногу, пока я не приносила ему тапочки. Но вот унитаз за собой не чистил.