Дмитрий Вересов - Дети белых ночей

Он прочитал эти стихи вслух до конца, глядя вслед серым «Жигулям». Когда он повернулся, на него смотрели выразительные глаза Джейн.

– Как это? – спросила она.– Можно целовать путь? Как это? Неподвижно тонкая рука? Ты все это должен мне объяснять и показывать. Хочу еще в квартиру Блока. Мы на Пряжке побываем?

– Побываем...

Куда он денется? Живет себе на даче в свое удовольствие, стучит по клавишам в ресторане. Никаких забот. Не работает, не учится. Чем не жизнь? В армию бы Кирилла, да только придумали эти старые пескоструи Афганистан. Скольких уже ребят наших положили! У начальника Третьего отдела месяц назад сын там погиб. Михалыч теперь еле ходит. Предлагал ему в санаторий, так упирается, говорит, на работе ему полегче, среди своих. А какой из него теперь работник? Надо бы туда инженера толкового отправить, чтобы подстраховал старика. Где только такого найти? Вот если бы Кирилл взялся за ум, выучился. Пришел бы на его объединение. Он бы не стал сына двигать, наоборот, засунул на самый трудный участок. В тот же Третий отдел, например. Сын бы выдержал, попозже других, но двигался бы вверх. А там ушел бы Петрович на пенсию или в обком штаны протирать. Кирилл Алексеевич, глядишь, и принял бы от него эстафетную палочку. Ведь у нас любят такие вещи: «Сын заменяет у штурвала своего отца. Плывет корабль в светлое завтра с молодым капитаном на мостике». Или еще какая дребедень... Не эстафетная это палочка, а шапка Мономаха... Когда он последний раз выспался нормально? Одна работа, беготня, свалка, ругань, показуха, глупость... Что еще у него есть в жизни? А тут еще сын – разгильдяй...

В дверь позвонили. Жена пошла открывать. Кого это несет в одиннадцатом часу? Может, Кирилл? Так у него ключи.

– Леша, из военкомата принесли повестку,– жена вошла в комнату.– Написано «с вещами», за неявку – уголовная ответственность.

– А ты расписалась?

– Расписалась.

– Тьфу, дура! – скривился Алексей Петрович.– Надо было меня позвать. Зачем же ты за Кирилла расписалась? Ты что – Кирилл? Вот пойдешь теперь за него служить, узнаешь, что такое дедовщина... Ну, что ты уселась? Теперь будет кудахтать! Сказала бы: нет его, уехал на Сахалин по тургеневским следам.

– По чеховским, Леша.

– Нехай по чеховским. Всю жизнь живешь в брехливой стране, а брехать не научилась.

– Как ты можешь, Алексей? Ты же – коммунист, красный директор.

– Почему это я красный директор?! – возмутился Марков-старший.– Потому что рожа у меня красная от давления? Никакой я не красный. Самый обыкновенный директор, технарь, хозяйственник. А красное... Это пусть они там придумывают, что хотят.

Алексей Петрович бросил в сердцах газету на ковер.

– Придумывают! Вот Афганистан придумали! Дураки и маразматики, они всяких диверсантов и вредителей хуже!

– Как ты можешь, Алексей? Что ты последнее время столько ругаешься? Не стыдно? Ты же знаешь, как Леонид Ильич работает. Посмотри, он же совсем больной. А на нем такая огромная ответственность за страну.

Алексей Петрович вдруг вскочил и издал свирепый крик, каким берсерки-викинги обращали в бегство своих врагов.

– Теперь я понял, откуда в нашем сыне эта диссидентская прокладка! Мамочку родную один вечер послушаешь – таким антисоветчиком станешь, в Мавзолей пойдешь, Ильича за ногу укусишь! Вот он – эффект бумеранга! Правильно нас учили в университете марксизма-ленинизма по контрпропаганде. Эффект бумеранга! Да я сам теперь диссидент настоящий! Уйди отсюда! – рявкнул он на жену.– Жаль, что у меня бумеранга сейчас нет. Можно и без возврата!..

В воскресенье засветло, чтобы можно было застукать сына спящим, Алексей Петрович выехал в Солнечное. Но Кирилла на даче не оказалось. Даже никаких примет, намекавших на его недавнее присутствие, Марков-старший не обнаружил. Он обошел территорию, заглянул даже на крышу, где между скатами прятался в детстве Кирилл. Никого...

– Скажи, Толя,– спросил на обратном пути в город Алексей Петрович,– сколько у нас в Ленинграде ресторанов, кафе, баров?

– Не знаю. Наверное, много.

– А где музыканты играют вживую, наверное, меньше?

– Думаю, что меньше.

Где было искать Кирилла? Разве что попробовать через Диму Иволгина? Друзья должны знать, где он прячется...

В понедельник, во время селекторного совещания, ему позвонил куратор их объединения. У Алексея Петровича даже мелькнула мысль: «Неужели у нас квартира прослушивается?» Но не сплоховал, на приветливые слова отвечал сдержанно, когда же куратор перешел к делу, остановил его:

– Слушай, Максим Леонидыч. У меня на предприятии специальный отдел есть. Целый взвод их у меня. Номер его ты знаешь. Или забыл? Так и звони туда. А то пока ты тут свои сети плетешь, у меня совещание простаивает.

Директор хотел уже бросить трубку.

– Погодите, Алексей Петрович. Дело-то вас лично касается, а не вашего предприятия. Так что вы бы меня выслушали. Тем более что много времени я у вас не отниму. Запишите, пожалуйста, что завтра вам необходимо быть к одиннадцати часам на Литейном, четыре. Номер кабинета... Пропуск вам будет заказан. Не присылать же вам повестку, Алексей Петрович? Как-то несолидно...

Подслушивают, сукины дети! Нет, глупости. За ругань разве вызывают? Кто сейчас только не ругает пескоструев этих? Довели страну! Пьянство, воровство и тунеядство... Тяжело придется следующему поколению. Надо будет им разгребать эти... конюшни... как их?.. Авдиевы, что ли?..

В шестом классе Кирилла записали в знаменную группу школы. Очень хорошо он ходил строевым шагом. Дома всем демонстрировал, как надо поворачиваться. Один раз пионеров пригласили на слет пограничников, и Кирилла со знаменем тоже. Слет проходил в Большом доме. Для Кирилла это было большим событием.

– Что же ты видел? – спрашивал отец, который никогда не был на Литейном, четыре.

– Зал большой, пограничники сидят. Вдруг как забьет барабан! Настоящий, не то что наш, из пионерской комнаты. Вот бы постучать!

– Постучишь еще, постучишь...

Теперь и Алексею Петровичу представилась возможность побывать в известном месте, правда, без знамени. Как и сын, он ничего примечательного внутри не заметил, да и не смотрел особенно по сторонам. Не на экскурсию ведь пришел и не на слет пограничников. Проходная, лифт, коридор... Все обычное, без особых примет. Но както поганенько себя чувствуешь, сжимаешься как-то, усыхаешь, как бабочка, проколотая юным натуралистом для коллекции насекомых. В кабинет Алексей Петрович хотел войти свободно, то ли постучав, то ли не постучав, как и подобает «красному директору». Но не получилось, то ли двери у них такие, специальные, то ли давление у него подскочило. Не постучал, а поскребся, как Поскребышев к Сталину, и вошел как-то боком.