Шань Са - Играющая в го

Я чувствую себя виноватой и бегу за мокрым полотенцем. Вытираю ей лицо, заставляю выпить чашку чая.

Постепенно Хун успокаивается.

— Я знаю, как это трудно — ослушаться отца. Раньше неподчинение родителям считалось преступлением. Сегодня это единственный способ уберечь свое счастье. Если ты лишишься отцовских денег, тебе помогут мои родители. Мы вместе поступим в университет. Ну-ка, пойдем.

Я тащу Хун за руку к маленькому шкафчику красного лака, где хранятся мои сокровища. Снимаю замок, нахожу среди книг, каллиграфических свитков и палочек для письма, хранящихся в деревянном чехле, вышитый шелковый мешочек. Развязываю его под лампой и показываю Хун драгоценности.

— Мы продадим их и заплатим за учебу.

Она снова плачет.

— Матушка тоже оставила мне в наследство драгоценности. Но отец отобрал их и подарил своей новой жене.

— Довольно хныкать. Выбирая между деньгами и свободой, не стоит колебаться ни секунды. Ну же, вытри слезы. Все, что у меня есть, — твое, перестань себя терзать.

Надвигается ночь. Хун забылась беспокойным сном.

Я лежу, слушая ветер и кошачьи шаги по крыше.

Перед глазами встает образ моей сестры, Лунной Жемчужины: у нее тоненькие, как стебли бамбука, ножки. Она с гордостью демонстрирует подарок мужа — пару шелковых молочного цвета туфелек, расшитых крошечными бабочками. Голая ступня, обутая в сияющее чудо, так же прекрасна, как рука в шелковой перчатке, украшенная кольцом с розовым кораллом. Внезапно радость сестры улетучивается. Она бледна. Волосы у нее в беспорядке. Под глазами залегли тени, у висков появились морщинки. Свет в зрачках угас, она тупо смотрит куда-то в пустоту, считает часы и молится, чтобы муж вернулся до полуночи. В ее теле, которое уже начали иссушать старость и уродство, есть нечто ужасное. Для меня Лунная Жемчужина не женщина, а увядающий цветок.

Моя мать — тоже не женщина. Она из породы страдалиц. Я вижу ее переписывающей рукопись отца, подбирающей для него документы. У нее ухудшается зрение, страшно болит спина. Она изнуряет себя ради работ, на которых никогда не будет стоять ее имя. Когда моего досточтимого отца оговаривают завистливые коллеги, она утешает и защищает его. Три года назад он сделал ребенка своей студентке, но Матушка скрыла от мира свое горе. Когда молодая мать однажды утром пришла к дверям нашего дома с младенцем на руках, она откупилась от нее, отдав все свои деньги. Она оплатила мир в нашем доме ценой собственной души. Она ни разу не заплакала.

Так кто же тогда заслуживает прекрасного звания Женщины?

Я вернулся к проституткам — с ними у меня все получалось. Но воспоминания о девушке не покидали меня, и к наслаждению примешивалась боль. Теперь у моей гейши был покровитель — банкир. Очень скоро она стала знаменитостью, чья жизнь протекала в высших сферах общества, и я потерял ее из виду.

Мы снова увиделись два года спустя. Однажды туманным вечером я заметил ее на другой стороне улицы, когда она садилась в коляску рикши. Голову гейши украшала сложная высокая прическа в форме раковины, на плечи был накинут роскошный плащ.

Она тоже увидела меня, но сделала вид, что не узнала, и скрылась во мраке, как богиня, вернувшаяся на небеса.

Получив назначение в Маньчжурию, я отправился к гейше с визитом. Меня приняла ее мать. Я долго ждал, сидя в одиночестве и попивая сакэ. Поздно ночью она вернулась с какого-то официального приема: на ней было черное кимоно с нанесенным вручную рисунком серого моря, на которое набегали шитые золотом волны. Мелкий ледяной дождь намочил прическу, и Искорка вытерла волосы носовым платком. Мы не виделись много лет. Щеки у нее слегка запали, подчеркивая жесткость взгляда. Она выглядела ужасно усталой. Глядя на это лицо зрелой женщины, я чувствовал себя преданным.

Она села напротив меня, опустив глаза, сложив руки на коленях. Ее застенчивая повадка напомнила мне нашу прогулку по парку. Мы долго молчали. Между этой женщиной и мною лежала река, которую мы были не в силах переплыть.

— Я уезжаю в Маньчжурию.

Ее лицо осталось бесстрастным, она даже не моргнула.

— Я никогда вас не забуду, — произнесла она тихим голосом.

Этой фразы мне оказалось достаточно. Я низко поклонился и встал. Она не шелохнулась. Ни слезинка, ни даже вздох не осенили наше прощание — горькое, дарующее освобождение.

У выхода из школы я замечаю Миня — он стоит, прислонившись спиной к дереву.

Мы встречаемся взглядами. Я опускаю голову и иду дальше. Он бежит за мной.

— Могу я тебя немного проводить?

Я не отвечаю, но он, нимало не смутившись, приклеивается ко мне, идет рядом, болтая о пустяках. В глубине души я вовсе не против его общества. Минь выше меня на две головы. Его теплый голос расслабляет, убаюкивает. Он рассказывает, что успел прочитать и чем занимался, делится революционными мечтами. Предлагает повести меня в воскресенье на рыбалку, обещает рассказать, какие породы рыб водятся в Амуре.

Мы идем мимо улицы, на которой стоит дом Цзина.

— Пойдем… — Минь тянет меня за руку. — Я заполучил ключ.

Переступив порог, он оборачивается и оглядывает меня с головы до пят. Его дерзость обезоруживает. Внезапно обессилев, я прислоняюсь к двери.

Минь начинает ласкать мое лицо и шею, нежно гладит плечи. Мною овладевает странная истома. Щеки у Миня пылают, полуприкрыв глаза, он обнюхивает меня, его губы оставляют на коже жаркий след. Когда он касается моего подбородка, я непроизвольно размыкаю губы, и язык Миня мгновенно ныряет во влажную пещерку рта. Его рука сползает мне на грудь. Ласки становятся почти невыносимыми, я задыхаюсь в его жарких объятиях. Прошу Миня расстегнуть воротник моего платья. Он удивлен, но подчиняется. Минь нервничает, пальцы у него дрожат, и пуговички не поддаются. Я нетерпеливо дергаю, едва не вырвав их с мясом.

Гримаса восхищения искажает лицо Миня. Он опускается на колени, прижимается губами к моим грудям, трется об них пробивающейся бородкой. Его лоб пылает, как раскаленное железо. Я извиваюсь, изо всех сил сжимая кулаки.

Скрип ключа в замочной скважине застает нас врасплох. Я судорожно отталкиваю Миня и едва успеваю застегнуть платье. Дверь открывается. Входит Цзин с клеткой в руке. Когда он замечает нас, лицо его темнеет. Смерив меня злым взглядом, он сквозь зубы приветствует Миня. Я хватаю портфель, выскакиваю на улицу, оттолкнув Цзина в сторону.

Никогда прежде я не ощущала такой вселенской печали. Вороны с карканьем взлетают в лилово-оранжевое небо, на которое наползают черные тучи. Воздух напоен ароматами. В город пришел май, зацвели тополя, усыпав землю пушистыми, похожими на гусениц колбасками. В детстве я бросала их за шиворот сестре, она ужасно пугалась и кричала.