Шань Са - Играющая в го

Обед накрыт в большой столовой. Служанка закрыла ставни, чтобы удержать утреннюю свежесть. Вернувшаяся с рынка сестра пересказывает нам сплетни и слухи.

Она говорит, что накануне ночью японская армия арестовала членов Единого фронта, которые тайно готовились к восстанию. Стрельба не была учениями — произошла резня.

Я не слишком внимательно слушаю рассказ сестры. Игра в го так возбуждает меня, что я отключаюсь от внешнего мира. Полумрак нашей столовой напоминает мне спальню в доме Цзина — темную, как императорская гробница: от черной лаковой мебели исходит тяжелый аромат, трещины на стенах складываются в затейливые узоры. Кровать застелена алым с золотым шитьем покрывалом, напоминающим неугасимое пламя.

— Восстание, — повторяет сестра. — Только подумайте! Какая глупость!

Она продолжает:

— Знаете, где арестовали заговорщиков? Никогда не поверите: сын мэра лично руководил их сходками в одном из своих домов. Не смотрите на меня так, словно я брежу. Говорят, в подвале нашли ружья и ящики с патронами. Что? Ну конечно, его тоже арестовали.

Я перестала чувствовать вкус цыпленка. Чтобы проглотить кусок, набиваю рот рисом, но организм отказывается принимать пищу.

— Сегодня утром, на рассвете, — вступает в разговор подающая чай кухарка, — японцы задержали врача Ли. Он был участником заговора.

— Когда-то я хорошо знал мэра, — медленно роняет Батюшка. — Наши отцы вместе служили при дворе вдовствующей императрицы. В молодости мы часто встречались. Он хотел поехать учиться в Англию. Но семья воспротивилась. Это стало для него предметом вечного сожаления. На днях он подошел поприветствовать меня после лекции. В свои пятьдесят пять он стал очень похож на отца — не хватает только шляпы с павлиньими перьями, коралловых бус и парчового халата. Пожимая мне на прощанье руку, он сообщил, что старший брат, близкий к императору Маньчжурии человек, добился для него поста при дворе Новой Столицы. Теперь с его карьерой покончено. Думаю, сама его жизнь в опасности, как и будущее семьи.

— Как ты можешь жалеть этого человека! — вмешивается Матушка. — Он нас ненавидит. В бытность свою советником мэра он всячески интриговал, чтобы тебе урезали часы. Скажу больше — я подозреваю, что он пытался запретить твои переводы. Я ничего не забыла, так что мне его нынешние несчастья безразличны.

Я не знала, что мои родители знакомы с отцом Цзина. Их слова повергают меня в ужас и отчаяние. Они сидят вокруг стола в комнате с зашторенными окнами и рассуждают так, словно речь идет о шайке преступников.

Неожиданно сестра восклицает:

— Почему ты так на меня смотришь?

— У меня болит живот.

— Ты плохо выглядишь. Иди ложись, — велит мне Матушка. — Тебе принесут чай в твою комнату.

Я лежу на кровати, положив ледяные ладони на живот.

Где Цзин? С ним ли Минь? Перед моим мысленным взором проходит дом, где мы встречались, — каждая трещинка, стул, стол, безделушка на полке… Всеми этими обыденными вещами долго пользовались, в них нет и намека на бунт. Но мои друзья солгали. Когда Минь обнимал меня, увлекая в спальню, ему был известен секрет погреба. Когда Цзин говорил со мной в саду и шпионил за Минем, умирая от ревности, их связывало нечто куда более могущественное, чем любовь. Почему они скрыли от меня правду? Я бы разделила их патриотические чувства, я пошла бы вместе с ними в тюрьму, умерла бы рядом с ними. Зачем они соблазнили меня, чтобы сразу же отвергнуть?

Сестра приносит мне чашку чая. Я отворачиваюсь к стене и делаю вид, что сплю.

Вспоминаю нашу первую встречу — на рынке, когда члены Фронта напали на мэрию. Я упала, и толпа едва не растоптала меня. Смуглолицый юноша протянул мне руку. У него было красивое квадратное лицо маньчжурского аристократа. Потом появился Цзин — холодный и высокомерный. Два руководителя мятежников вошли в мою жизнь.

Я поворачиваюсь на другой бок, беру чашку, делаю несколько глотков чая и наконец успокаиваюсь. Когда Минь говорил со мной о революции, я полагала, что он просто бредит. Когда он заявлял, что его жизнь полна опасностей, я высмеивала эту страсть к приключениям.

Я вспоминаю студентку Тан, гостью на дне рождения Цзина. Только теперь до меня доходит смысл сказанных ею слов: дочь рабыни, она черпала в коммунистическом идеале силу и веру. Японское вторжение нарушило незыблемую иерархическую структуру общества, и Тан сумела заразить богатого молодого землевладельца Миня мечтой о построении нового общества, в котором все люди будут равны. Именно она побудила Миня взяться за оружие и вступить в Единый фронт. А он вовлек Цзина. Теперь всех троих расстреляют!

Я выскальзываю из дома. Рикша везет меня мимо дома Цзина. С обеих сторон дежурят патрули.

На площади Тысячи Ветров я расставляю камни на доске, сверяясь с записью. Смотрю на клетки и углубляюсь в математические подсчеты.

Когда китаянка возвращается, на ее бледном лице читается страдание. Она берет камень дрожащими пальцами.

Своим молчанием она запрещает мне утешать ее. Чтобы не оскорбить ее, я притворяюсь равнодушным. Женщины ненавидят, когда их жалеют.

За несколько часов эта девочка постарела на несколько лет. Ввалившиеся щеки делают ее скулы еще выше. Лицо кажется длиннее, подбородок заострился.

Она моргает, и я ловлю горестный взгляд ребенка, чью гордость жестоко оскорбили. Она разозлилась на брата? Поссорилась с подругой? Ничего, девочка забудет свою печаль. Я напрасно беспокоюсь. Настроение у детей быстро меняется. Улыбка скоро вернется на ее лицо.

Во время предыдущего сеанса китаянка показалась мне стремительным, склонным к импровизации игроком. Сегодня она бесконечно долго размышляет над каждым ходом. Глаза опущены, губы закаменевшего рта сжаты — с ее лица можно было бы рисовать маску женщины-призрака для театра но.

Китаянка опирается на край доски локтями, держа лицо в ладонях, и кажется смертельно уставшей. Я спрашиваю себя, об игре ли она думает. Фигура на доске выдает умонастроение игрока. Ее удар был бы верен, пойди она одним пересечением восточнее.

Мой черный камень преследует ее. Демонстрируя воинственный настрой, я надеюсь взбодрить ее боевой дух. Девушка поднимает голову. Я боялся, что она заплачет, но вижу на ее лице улыбку.

— Хороший ход! Встретимся завтра после полудня.

Я хотел бы продолжить игру, но из принципа отказываюсь спорить с женщиной.

Она записывает новые ходы. В Японии во время турниров, когда партия прерывается, судья фиксирует положение фигур и публично убирает документ в сейф.

— Хотите взять запись? — спрашивает меня китаянка.

— Нет, благодарю, оставьте себе.