Джоанн Харрис - Небесная подруга

Рядом что-то шевельнулось, и Элис услышала вздох, перешедший в стон:

— Джинни-и…

В мгновение ока она опустилась на колени, приподняла его.

— Джо! С тобой все в порядке?

— Эл?

Джо резко сел. Элис даже через одежду ощутила, какой у него жар. Она решила, это от потрясения.

— Где Джинни?

Он быстро встал, и Элис отметила, что голос у него, как ни странно, спокойный. Наверное, она сама была в шоке, поскольку никаких неприятных ощущений не было. Словно не ее кровь текла по руке и перепачкала весь левый бок.

— Джинни мертва, — произнесла она отстраненно, будто только что очнулась от наркоза.

— Что? — Джо почти не обращал на Элис внимания. Он нежно коснулся лица мертвой девушки. — Джин, вставай. Поднимайся, Джин… Она в обмороке. Тут чем-то пахнет. Обкурено все, что ли? И я вырубился. Джинни!

— Она мертва, — спокойно сказала Элис.

— Джин! Очнись, Джин.

— Джо, я же говорю, она мертва. Ты вколол ей то, что она дала тебе для меня. Она хотела, чтобы ты убил меня.

— Нет!

Он сильнее потряс тело девушки.

— Джинни! — Джо повернулся к Элис. — Она не дышит. Вызови «скорую». Джинни!

Он пытался вдохнуть воздух в безжизненные легкие.

— Джинни! Очнись!

— Не поможет. В шприце был не транквилизатор. Она хотела убить меня.

— Нет! — Он плакал и не оставлял попыток ее откачать. — Постой! Джинни! Я люблю тебя!

Это было последней каплей — не кровь, не потрясение. Даже не облегчение при мысли о том, что все закончилось. Джо, даже теперь взывающий к Джинни, к Розмари, — вот что заставило Элис потерять самообладание. Она обмякла, и на последнем восклицании «я люблю тебя!» (оно запечатлелось в памяти и терзало острее, чем в реальности) ее стошнило.

Чуть позже она нашла заготовленный Тернером бензин и поняла, для чего он. Несмотря на сырость, дом горел отлично.

Где-то в здании играло радио. Через стены доносилась странная современная музыка. Я пурист — не люблю современный театр, даже джаз мне не нравится. Но эта мелодия, странная, полубезумная, едва слышная за толстой стеной… Она действовала на меня. Низкий голос певца выпевал что-то вроде плача. Я различал слова:

Нет, я никогда такого не слышал. Должно быть, я сам это выдумал.

Как странно — мое подсознание говорит со мной на языке рок-музыки.

За окном идет дождь. Капли часто стучат о стекло, будто отмеряют время. Элис вспоминает про свою чашку и отпивает глоток. Чай остыл. На коленях у нее сидит кошка, аккуратно подобрав под себя лапы. Элис с трудом сосредотачивается и перечитывает письмо, помятое кошкой. К гладкой бумаге пристали пестрые кошачьи шерстинки, и поначалу она видит их отчетливее, чем буквы и слова.

Одна фраза останавливает взгляд, удерживает его почти колдовством: «то, что во мне, помнит…»

«Я никогда ее не забуду. Никогда».

Элис машинально разглаживает письмо. Она знает его почти наизусть, но перечитывает, будто ищет в этих строках некую тайну.

Дорогая Элис!

Похороны будут в Гранчестере, 21 мая. Ничего особенного, но я хотел увериться, что ее не забудут.

Я бы хотел, чтобы ты пришла. Во-первых, это полезно для тебя — думаю, ты увидишь все с правильной точки зрения. Во-вторых, нам нужно поговорить. Не могу поверить в то, о чем ты говорила. Не могу и не хочу верить в такие рассказы о ней. Я люблю Джинни, и она любила меня. Наверное, она была не в себе из-за наркотиков. По результатам расследования я понял: ты права, она действительно хотела устроить тебе передозировку. Вероятно, она знала, что доза в шприце смертельная. Но на суде ничего не всплыло. Они решили, что Джинни просто укололась сама. И я благодарю судьбу хотя бы за это, потому что знаю — она невиновна. Что касается остального, то свои видения я склонен считать наркотической галлюцинацией. Это единственное приемлемое объяснение. Тебе лучше тоже его принять.

Не знаю, как мне жить без нее. Пишу письмо и жду, когда же придет боль, — самое страшное горе лучше, чем нынешнее состояние. Я бросил группу. Потерял всякий интерес и понял, что нечестно тащить за собой на дно остальных, когда у них только-только что-то получилось. Может быть, когда-нибудь я вернусь. Но пока, стоит взять гитару, сразу вспоминаю Джинни.

Элис, ты нужна мне. Ты единственная, кто ее знал и с кем я могу поговорить. Мне нужно узнать о ней все, чтобы она ожила для меня. Не пытайся заставить меня забыть Джинни. Я не могу. Что-то во мне помнит и никогда не забудет ее. Никогда. Она воскреснет во мне, в моих мыслях и мечтах. Боже, иногда я чувствую, что она рядом! Почти касаюсь ее. Пожалуйста, приходи на похороны. Больше никого не будет. Я заказал белые цветы.

Элис прекращает читать.

Мысленно она видит ярмарочное колесо, неподвижное, черное на фоне бледного неба. Элис идет к нему по опустевшей ярмарочной площади; колесо высится над ней, подобно громадному чудовищу. Она рассматривает хитросплетения внутренних механизмов, рыжих от ржавчины и черных от масла, слушает, как перекликаются птицы в блеклом воздухе. Затем раздается скрип, поначалу тихий и слабый, набирающий обороты… внутренности чудовища оживают. Слышен резкий звук, скрежет ржавого металла, шум машин, вращающих мир, как карусель, и удерживающих на месте голубой небосвод. Медленно, но неизбежно, как вера и судьба, колесо начинает вращаться.

Я держалась, сколько могла. Понадобилось много времени, чтобы осознать, где мне нужно быть. Здесь тихо и мирно; каждый день — новый вид покоя. Я сижу у окна, расчесываю волосы на солнце, как Мариана, [21] Картина Россетти «Мариана» изображает героиню пьесы Шекспира «Мера за меру», оставленную возлюбленным. и думаю: может быть, смерть придет сегодня? Она приходит по утрам — почти нежно, с восходом солнца… Теперь я понимаю Дэниела лучше, чем раньше. Мы, я и Дэниел, помним и знаем, что остается лишь ожидание. Колесо вращается, часы тикают, девушка кружится на карусели снов, снова и снова возвращаясь под то же небо, под которым много лет назад ездил игрушечный паровозик.

Я давно не видела Джо. Кажется, когда он в последний раз навещал меня, его глаза сияли особенно ярко и отчаянно. Словно он обрел надежду.

Бедный Джо. Конечно, он призвал ее. Я помню его на похоронах (да, я пришла — пыталась убедить себя, что мы победили) — с сухими глазами и блуждающим взглядом, с букетом из лилий в руках. Время от времени он нервно стискивал пальцы, оставляя отметины на нежных листьях. Больше никого не было — ни друзей, ни родных, хотя Джинни говорила, что они есть. Ни единого человека. И все же казалось, что весь Гранчестер приветствует ее возвращение — молча, с пониманием и облегчением.