Верховский - Уличные птицы (грязный роман)

Кудрявый и Астра жили неподалеку в большой, некогда ухоженной квартире сталинского дома. С тех пор, как их сын пропал в жерле одной из южных войн, квартира была поделена на две части: жилую - коридор, кухня; и мемориальную - комнаты. В комнаты не ходили и не пускали гостей. Несмотря на то, что почти вся одежда, включая каракулевую шубу Астры Андреевны, и норковую шапку Кудрявого, были проданы, заложены или просто обменяны на водку, книги, стоящие в комнатах, и обезумевший от удивления хрусталь, были слегка припылены и нетронуты. Хозяева жили на кухне, точнее на участке, освобожденном от грязных тухлых кастрюль, тарелок и блюдец, заполненных бычками и ошметками. Основной зоной обитания был разложенный диван с гнездом из матрасов, засаленных подушек и вонючих ватных одеял без пододеяльников. Обеденный стол, и кучу на нем, было страшно трогать, поэтому водку и закуску, которую купил Граф, расположили на двух табуретках рядом с диваном.

После первой вспомнили о приближении осени, после второй - о неотвратимости зимы, третьей помянули всех без вести пропавших, после четвертой - самоотверженно сходили в соседний дом к Авдохе за семидесятиградусным… К полуночи Кудрявый, бывший учитель музыки, вытащил из-за дивана старую шепелявую гармошку, а Астра запела дрожащим голосом, высоко вздымая свою сохнущую, некогда округлую бухгалтерскую грудь. Спать Граф был допущен в святая святых – на диван в большую комнату, а Астра, пьяно глядя из-под тяжелых век, попросила нежно:

- Ты там только не блюй, сынок.

Так начался самый длинный в жизни Графа запой…

Когда сотка Графа растаяла, он с легкого похмельного языка договорился на хлебозаводе о ночной работе – грузить хлеб. Грузили на пару с Кудрявым. Утреннее пиво, после ночной работы, плавно переходило в вечернюю водку, и в работу под стакан на шатких ногах, грузчик пьяный - вещь сама собой разумеющаяся. Граф продолжал жить в комнате у Кудрявого и Астры. В часы легкого опьянения он даже почитывал кое-что из их библиотеки. В основном это была проза, но и стихи великих русских классиков:

Как-то утром на резные палисады города лег снег, а вскоре нападали большие сугробы. Астра выдала Графу кое-что из священной одежды сына.

Перелезая через сугробы, Граф сильно негодовал за участь соотечественников. Кто мог по своей воле удумать жить здесь, по горло в снегу, где ночь властвует безраздельно, а душонки и дряблые тела греет лишь жар пьяной бани. Есть столько мест, где тепло и вошь размером с коня, а яблоки - красные с тыкву. В рассказы о победах здешних людей, про славу их оружия, можно верить, но нельзя понять. Сильные давно вдыхают аромат эвкалиптовых рощ и нежат тела в прибое ласковых теплых морей.

В конце зимы Кудрявый закашлял кровью, он вытирал красное с губ снегом и виновато улыбался.

Весну Граф почувствовал стоя в пивной. Почувствовал не как-то романтично, а просто отхлебнул очередной глоток, и внутри проснулась жажда воздуха, вздохнул глубоко, и в привычной вони обнаружил примесь нового запаха – весна.

Днем, после работы Граф затащил Кудрявого в баню, пили пиво с водкой, после парной Графу стало нехорошо, он вышел в трусах на улицу и еще раз явно ощутил весну.

Небо становилось теплей и ниже, грязь во дворах стала непроходимой. Ночь отступала, вечерами в каждом дворе “забивали козла”. В эти дни чудно пилось уже казалось надоевшее за зиму пиво.

Время было позднее, Граф стоял в “стекляшке”, пиво кончалось, и народ постепенно рассасывался. Два поддатых крепких парня в кожзамовых куртках упорно подливали и так уже пьяному долговязому очкарику, который пару часов назад светанул хорошими деньгами. Дождавшись, когда народ разойдется, и бросив мутный взгляд на Графа, они потащили длинного лоха прочь, подгоняя его пинками. Граф остался один допивать свою последнюю, восьмую, кружку. Краснорожая продавщица Ася рылась в подсобке. Граф качнулся в сторону прилавка, облокотившись проскользил вдоль, прихватил источенный длинный, узкий нож, которым нарезали бутерброды и проковыривали дерьмо в засорившейся раковине. Оторвавшись от прилавка, Граф резко направился к выходу, распахнул дверь.

Мен в кожзаме сопнул, как кабан, и сделал движение навстречу Графу. Треснул лопнувший кожзам, и кончик грязного, пахнущего селедкой и ливером лезвия, остудил озо’рное сердце. Кожзам ухнул филином, схватился за деревянную ручку ножа, отпущенную Графом на свободу, и стал мертвым. Тело его, отшатнувшись от Графа, упало на спину в рыжую грязь. Из-за угла, хлюпая резиновыми сапогами, прижав руки к животу, боясь опорожниться в штаны, выбежал обалдевший от имеющего место расколбаса косолапый подельник Кожзама. Он, испуганной шавкой, косясь, обежал Графа, торопливо опустился на одно колено возле тела, и, стараясь не смотреть в мертвое лицо, дрожащей рукой выпас и вытащил содержимое внутреннего кармана усопшего.

- Дай сюда,- прошипел Граф.

Разбойник взглянул на голос, и увидел в свете фонаря огромный черный силуэт с распахнутыми черными крыльями; встав на оба колена, и опершись одной рукой в землю, лиходей протянул силуэту три пачки денег, из-за которых двадцать минут назад порешили длинного лоха. Граф пошел прочь. Человеческая боль, не имеющая названия, тяжелая и серая, как свинцовое пушечное ядро, полнила его грудь. За спиной Графа оставались два трупа, и плачущий человек на четвереньках с полными штанами дерьма.

В эту ночь Граф не пил перед работой, он грузил, и похмельный пот с его лица капал на горячий хлеб, а сердце, как сломанный насос, билось с проворотами, толкая в плечо и отзываясь в ошалевшей печени... Кудрявый, добротно вмазанный, до состояния болтливой приподнятости, суетился вокруг Графа: бегал к девкам за аспиринчиком-корвалолчиком и в форме для выпечки черного носил ледяной воды на голову Графа.

Утром, с последней хлебовозкой, Граф, в огромном белом халате поверх фуфайки, уехал за грузчика в пригородный поселок – “так, повыгуляться”. У поселкового магазина стояло несколько телег запряженных лошадьми. Граф сгрузил часть хлеба в магазин, остальное распределил по телегам - в соответствии с накладной. Купил в магазине и осушил до дна трехлитровую банку “Березового сока”. Сказавшись своему водиле, что остается в поселке оттянуться у знакомой девки, не спросясь, залез сзади в одну из хлебных телег. Тронулись. Из-за горы хлеба закрытой брезентом Граф не видел возницы, лишь по едкому запаху чувствовал, насколько крепкий самосад тот курит. Возница был молчалив, он пускал дым и изредка ласково похлестывал кнутиком лошадиный зад.