Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

На другой день Юлик отвёз Парашу в Москву, на Серпуховку, показал как, чего и где и позвонил матери в школу.

— Мам, ты не сердись, но у нас недельки три поживёт одна милая бабушка из деревни, из Жижи. Её зовут Прасковья Гавриловна или просто Параша, мы у неё жить будем потом, как на даче, и сейчас расширяем дом. Ты уж прояви заботу, пожалуйста, не обижай старушку. Денег я на столе оставил, на питание и вообще. А спать положи на мою кровать.

Выслушав, Мира Борисовна с трудом пришла в себя:

— Какая ещё бабушка? С какой стати в моём доме будет жить посторонняя женщина? Юлий, ты в своём уме? Посели её к себе в мастерскую, в конце концов.

— Там нет условий, мам, она не справится. — И, не дав матери ответить, завершил разговор: — Всё, пока, я буду звонить. Ключи я ей свои оставил.

И, положив трубку, двинул на Киевский вокзал, чтобы как можно скорей вернуться в Жижу.

Вечером, по обыкновению не рано, директор школы Шварц вернулась домой после нервного школьного дня. День выдался не из лёгких, и тому была причина. С утра её вызвали в РОНО, и завотделом поговорил с ней мягко и немного вкрадчиво, пытаясь подобрать слова поаккуратней, соответствующие, так сказать, нестандартной ситуации.

А дело было таким. Два года назад, когда завершилось слушанье дела врачей-вредителей и враги народа, наконец, получили по заслугам: кто смерть, хоть и редкую, а кто лагеря, — под высшую меру попал и отец ученика её школы, Севы Штерингаса, Лев Семёнович, работавший главврачом одной из московских клиник. Под высшую меру в этом ставшим широко известным процессе, признаться, мало кто подпал. Однако Льву Семёновичу не повезло. И прежде всего из-за того, что был не просто врачом — гинекологом. Именно гинеколог, как никто другой, умеет замыслить и умертвить ребёнка, если не в чреве матери, то уж в ходе родов — наверняка. Надёжно сделать так, чтобы дитя не увидало свет.

Профессора Штерингаса Мира Борисовна знала лично. Познакомилась через не уволенного ещё к тому времени Ефима Захаровича. Муж, весьма способный архитектор, в то время трудился в архитектурной спецмастерской, руководимой архитектором Мирским Семёном Львовичем. Они сдружились, время от времени обменивались гостевыми визитами. Во время одного из таких домашних чапитий в доме на Трёхпрудном переулке Мира Борисовна и познакомилась с милейшей супругой Семёна Львовича Мирского Розой Марковной. Поначалу женщины соблюдали в отношениях чинность и некоторую характерную для степени их близости дистанцию, но со временем обаяние и непосредственность Розы Мирской обратили их отношения в нечто наподобие приятельских. Это обстоятельство и позволило Мире Борисовне пошептаться с Розой Марковной относительно своего здоровья. Беременность у Миры Шварц к тому времени была установлена, но само протекание вызывало у нее беспокойство. О чём она и поделилась с приятельницей в надежде на обширные связи Мирских. Это был единственный случай в жизни Миры Шварц, когда она решилась пойти наперекор принципам равенства. Думала о здоровье наследника, так что частью идейных установок пришлось пожертвовать в разовом порядке. Мирская тут же связалась по телефону с главврачом Клиники детских болезней, Самуилом Израйлевичем Клионским, проживавшим в соседнем подъезде, и попросила его зайти. На чай. Клионский, с чрезвычайным уважением относящийся к Мирским, конечно же, незамедлительно явился, после чего ему была представлена Мира Шварц и её проблема.

— Да нет ничего проще, дорогая моя, — с полным радушием отреагировал Самуил Израйлевич. — Я свяжу вас с моим другом, профессором Штерингасом, Львом Семёнычем, он первейший в городе гинеколог, поверьте, и попрошу его взять вас под личную опеку. И всё будет в наилучшем виде, даже не сомневайтесь. Тем более что он, как и вы, большой знаток и любитель немецкого языка. Думаю, сдружитесь и рожать у него станете впоследствии не единожды и с превеликим удовольствием.

Так и вышло. Мира Борисовна обследовалась и наблюдалась у Штерингаса весь период трудно протекающей беременности. А в тридцать втором, когда выгнала из дому Ефима Захаровича, Юлькиного отца, сделала у Штерингаса тайный аборт — настолько уже тогда ненавидела мужа и поэтому не желала больше иметь с ним какого-либо семейного продолжения. Дружба с домом Мирских после этого сперва ослабла, а затем за неимением связующего звена в виде Ефима Захаровича Шварца вовсе захирела. В итоге, после того как в сороковом арестовали самого Семёна Львовича, совсем сошла на нет. Тогда она ещё подумала, как же так, рядился под порядочного человека, академиком был, депутатом. Дворец Федераций возводить собирался по собственному проекту. Жена Роза Марковна наиприятнейшая женщина, мать, какой только позавидовать можно и поискать, да и хозяйка лучше не придумать. Интеллигентка, из настоящих, старомосковских, в лучшем смысле слова. И на тебе — жена врага народа.

Гинекологом Лев Семёнович был отменным, пациенты обожали его, коллеги ценили и уважали, борясь за место в очереди на заполучение главврача в качестве научного руководителя диссертации. В тот день, когда был зачитан приговор и по решению суда гинеколога ждала высшая мера, девятиклассник Сева Штерингас в школу не пришёл. Не явился он и на следующий день. И не появлялся там ещё неделю. А затем, не придя проститься с ребятами, перевёлся в вечернюю школу рабочей молодежи и устроился на завод. Учеником токаря.

Тогда Мира Борисовна не сочла возможным пойти и остановить Севу, несмотря на многолетние дружеские отношения с его отцом. Именно учительница Мира Шварц в августе сорок пятого, перед началом учебного года, позвонила Льву Семёновичу и предложила своё содействие в переводе его замечательного Севы в её школу на Арбате. Сказала, будет лишний глаз, дорогой вы мой, и усиленный немецкий. Лично позабочусь. Однако лично заботиться не пришлось: ученик Штерингас и так проявлял повышенную усидчивость, не давая ни малейшего повода к беспокойству.

Когда доктор Штерингас был арестован и открылось его активное участие в деятельности врачей-вредителей-убийц, ярости Миры Борисовны не было предела. Ошибки она не допускала. Ошибка исключена. Невозможно арестовать врача, тем более заслуженного, человека в возрасте, в том случае, если он не убийца. Советские правоохранительные органы, именуемые отдельными неразумными личностями как карательные, никогда не станут привлекать к ответственности честного человека, врача, гинеколога, подарившего жизнь тысячам советских граждан и гражданок, в том числе и её сыну Юлию Шварцу. Сын вырос, прошёл войну, имеет боевые награды, получил высшее образование и стал художником. Очень хорошим, кстати говоря. Имеет собственную мастерскую в центре города. Что же заставило Льва Семёновича стать подлым убийцей? Какая-такая ненависть к своему народу? За что? За то, что это русский народ, а он к нему не принадлежит? Ведь и остальные обвиняемые тоже практически все евреи. И тоже врачи, тоже маскировались клятвой Гиппократа. Скольких же они убили, если посчитать? Население большого города, не меньше. И что было бы, если бы этих нелюдей в белых халатах вовремя не остановили всё те же органы?