Григорий Ряжский - Колония нескучного режима

— Я это знал, моя хорошая… Я знал…

Она повернулась к нему лицом:

— Знал? Но как?

— Я понял. Когда увидел твое лицо. В аэропорту. Не знаю, почему, но догадался.

— Догадался? И что же теперь? Ты ведь меня не оставишь, правда? Я так люблю тебя…

— И я тебя люблю, Присонька… И никогда не оставлю. И девочка у нас с тобой будет. Обязательно…

Она на миг замерла, глядя в глаза мужу. Волосы её за то время, пока они не виделись, немного отросли и обрели легкую волнистость, о которой Гвидон не подозревал. И сейчас они падали на её чуть угловатые плечи и серебрились в свете густой жижинской луны, насквозь пробившей чёрное небо над спящей деревней. Сейчас его жена, Присцилла Иконникова-Харпер, напоминала Гвидону древнегреческую Афродиту, богиню любви и красоты.

— Лепить… — тут же пришло ему в голову. — Приску лепить… Девочку мою любимую…

Она помолчала и вздрогнула:

— Скажи, это… это то, о чём я подумала? — Голос её был робким и чуть-чуть просительным. — О чём я думаю уже давно?

— Да, — без паузы ответил Гвидон и притянул её к себе. — Об этом. О том, что у нас будет дочка. Твоя сестра. И неважно, как она будет нас с тобой называть: папа с мамой или Гвидон с Приской. Она будет нам дочь. И мы с тобой оба это знаем… Завтра же пойду по кабинетам, и без дочери меня не жди, так и знай. — Он улыбнулся и добавил мечтательно: — Без Ниццы Гвидоновны Иконниковой.

— Иконниковой-Харпер, — с облегчением поправила его жена. — Ниццы Джоновны Иконниковой-Харпер.

— Кстати, вопрос… — задумчиво изрёк Гвидон пришедшую в голову мысль, — ты полагаешь, Джон ничего не должен знать? И вообще, что он может обо всём этом думать? Что для него это было? Фрагмент? Интрижка? А если серьёзный роман?

— Исключено, — помотала головой Прис, — он маму обожал всю свою жизнь… Наверное, это было затмение. Или… А когда у Ниццы день рождения, не знаешь?

— Пятнадцатого февраля, как сейчас помню, я ей прошлой зимой шубку купил, как раз к её дню. А директриса не разрешила, велела обратно забрать. Сказала, не положено: должна как все. И никаких поблажек!

— А маму задержали в День Победы, девятого или десятого мая. На приёме в нашем посольстве. Получается… — Присцилла мысленно прикинула дни, — получается, что это… это было уже после мамы. Да. Когда он в отчаянии вернулся в Хосту. Уже после разоблачения. Но ещё до ареста…

— Тебе следует расспросить Джона. Только осторожно, да? Что он помнит про последние дни в том доме. И чего не помнит, — сосредоточенно задумался Гвидон. — У меня такое ощущение, что эта история — результат или истерики, или провокации. Другое в голову не приходит.

— Ты прав, — согласилась Прис, — я узнаю. Лишним не будет…

— А Ницца? — вдруг спросил Гвидон. — Сама Ницца разве не должна знать, что у неё есть настоящий… родной отец? Мы ведь, получается, уводим её от Джона? А… а Джона от неё?

Это был вопрос, который им следовало прояснить ещё до начала всех разговоров. Оба, чувствуя это, недоговаривали, как бы избегая, каждый по-своему, опасной темы. Но вопрос слетел с языка неожиданно. И надо было что-то отвечать. Тоже самим себе. И тогда Прис ответила за двоих, внеся на рассмотрение следующее предложение:

— «Здравствуй, папа, — скажет Ницца Джону Харперу, — мне сказали, что я твоя дочь!» — «Не может быть, милая, — очень удивится этому Джон Харпер, — потому что мои дочери Триш и Прис, а других детей у нас с Норой не было и нет. Надеюсь, ты шутишь, милая смешная девочка?» И этот его ответ будет самым искренним. Потому что Нора родила ему только нас. Но и слова Ниццы тоже будут искренними, потому что дочери Джона Харпера ей так объяснили. А мужья дочерей подтвердили. И что в остатке?

— В остатке вот что: Ницца станет нашей дочкой. И больше ничьей, — решительно и так же за двоих ответил Гвидон. — А заодно и шуба не пропадёт, — он улыбнулся и притянул жену к себе. — Кстати, какое нынче число? — И сам же выдал, стукнув себя по лбу: — Опа! Тринадцатое февраля! Между прочим, послезавтра у нашей дочери день рождения! Предлагаю забрать её из этой богадельни пятнадцатого утром, вечером устроить праздник и больше вообще её туда не отдавать. Отдадим в обычную среднюю школу, в Боровске. Ты как?

Прис молча склонила голову к нему на грудь. Она была согласна по всем статьям. Но на всякий случай проверочно уточнила:

— Может, в таком случае и Юлика позовём?

Гвидон помрачнел. Поднял ладонь, раздвинул пальцы, стал считать:

— Мы с тобой. Триша. Джон. Если хочешь, Ирод. И Сева этот, милейший юноша. Ницца будет рада, у них, кажется, нежная дружба. А ещё я попробую привезти сюда маму. Пусть привыкает к тому, что станет бабушкой. Это всё! — и сжал пальцы в кулак.

Прис согласно кивнула. На другой день она поделилась с Триш содержанием их ночного разговора. Сестры выбрали момент и подкатили к отцу:

— Дэдди, а что ты помнишь про тот день, когда тебя взяли чекисты в хостинском доме?

Харпер пожал плечами:

— Знаете, девочки, я потом много лет пытался восстановить в памяти те последние дни. Но отчётливо помню лишь то, как уложил вас спать… потом моя спальня… Нора… Помню, как мы были с ней наверху… потом… потом… я стал спускаться по лестнице, чтобы… не помню… И удар в затылок. Всё. Потом арест… но он почти не остался в памяти…

— А эти? — осторожно спросила Приска. — Ну те, что жили с нами. Садовник, водитель мамин. Горничная Таня… С ними что стало?

— Нет, милые, вы ошибаетесь. Мы там жили одни. Всегда. Мама, я и вы. Больше никого. Это был наш дом, посторонних там не было. Никогда…

Это была абсолютная правда. И обе это сразу поняли. Ясно осознали, что именно такая и никакая иная правда сохранилась в голове Джона Ли Харпера, их отца, после тяжелейшей травмы от нанесённого удара.

И тогда Триш, оставшись наедине с сестрой, обняла её, поцеловала в щёку и сказала:

— Удочеряйте… Пусть папа живёт с тем, что помнит…

День четырнадцатого февраля пятьдесят седьмого года выдался морозным, ясным и безветренным. Пахло снегом, чистым воздухом и холодным солнцем. Над избами поднимались почти незаметные для глаза струйки прозрачного дыма; они рвались наверх, к солнцу, но, так и не достигнув его, бесследно растворялись в небе. В этот день на одну дымную струйку над Жижей стало больше, потому что проснувшийся ранним утром Джон Ли Харпер встал, умылся чистым снегом, накинул на плечи Юликов овчинный тулуп и принялся колоть берёзовые поленья. Он работал размеренно и неспешно, норовя по старой лагерной привычке не расходовать силы понапрасну, но уже и не оглядываясь по сторонам. Затем распалил огонь в старой Прасковьиной печи и накидал туда берёзовых дров, с запасом, так, чтобы уже не отпускать тепло из своего нового жилья, держать его до поздней весны, до той поры, пока старый Фрол, правя дорогу ленивым кнутом, вновь не погонит на выпас через всю Жижу, вдоль открывшегося после зимы глиняного оврага свое пугливое, оставляющее жидкие пахучие лепёшки стадо…