Фигль-Мигль - Щастье

Я был весь в поту, и после пробуждения мой страшный сон остался висеть на ресницах клейковиной нечистых утренних глаз. Сперва я не мог его вспомнить, потом не мог забыть. Нам снится что-то, что нас пугает; может ли присниться сам страх? Никогда прежде я не видел ни кошмаров, ни просто снов, сны были чем-то зыбким, неотчётливым, безвредным. За окном ровно гудел и хлюпал дождь. Приподнявшись на локте, я смотрел на прекрасное спящее тело, потом ходил умываться, потом дремал, потом со смехом отталкивал самонадеянные гладкие руки — перестал смеяться, перестал отталкивать — и всё это время между мною и миром что-то стояло, то отодвигаясь, то почти наваливаясь.

Это было странное чувство, заключившее в себе — в силу ли новизны, в силу предвкушаемой опасности — своеобразное очарование. Когда Лиза вытолкала меня вон и я тащился по Большому проспекту П.С., стряхивавшему на меня последние капли дождя, я почти ликовал, ощущая, как неведомая преграда оберегает меня от воды лучше всякого зонта. Прекрасные витрины манили меня моим отражением, и я пытался разглядеть рядом с ним что-нибудь ещё. Едва стёкла вспыхивали в случайном, но сильном луче солнца — всё было золото, великолепие, свет, — как я бросался к ним и почти ловил, почти видел прянувшее следом облако, не мою тень. Отрешённость, защищённость почувствовал я и позже, за обедом, когда Фиговидец протянул мне через стол печатную программку каких-то чтений, и программка спросила меня: «МЫСЛИШЬ ИЛИ СУЩЕСТВУЕШЬ?»

— Это всё Людвиг, — буркнул Фиговидец, воюя с рагу. — Людвиг и его тайные невропаты. Уж если ты невропат, выставляй это напоказ, правда? Я ещё посмотрю, есть ли на В.О. хоть один не невропат — и все, разумеется, нормальные. Люди ведут себя корректно и не устраивают истерики на конспиративных квартирах. Не позор ли созывать тайное общество только для того, чтобы секретно пискнуть о том, что и так все знают? Мясо я не передержал?

— Как же они рассылают афишки, если общество тайное?

— А они не рассылают. Людвиг сам принёс.

— Тебе?

— Скорее уж тебе, но и мне тоже. А что? Смысл тайных обществ не в том, что о них должны знать только их члены. Смысл их в том, чтобы отвратить здравомыслящих граждан от обсуждений теорий, о которых известно, что они скомпрометированы всякими идиотами. Людвигу этого не говори, он-то верит, что дело делает. Людвиг чо-о-о-окнутый.

Из соображений конспирации и романтизма невропаты собирались у чёрта на куличках, в нежилом полуобвалившемся доме почти у Косой линии. Дальше были только Джунгли. Пожалуй, не требовалось даже заходить «дальше»; Джунгли были уже здесь. Я бы предпочёл пить вишнёвый сок в модном баре на площади Льва Толстого, не опасаясь, что на меня и в мой стакан свалится кусок крыши, старое птичье гнездо, чей-то помёт, а то и все сразу.

Понурые либо неестественно взвинченные, члены общества рассаживались на разномастных стульях, обломках мебели, охапках сена. Людвиг прошаркал мимо с охапкой бумаг и поздоровался приветливо, застенчиво, вполголоса.

— Даже на сборищах тайных обществ одни и те же рожи, — протянул Фиговидец. — Я должен считать, что это признак стабильности, а мне от них душно. Общество невропатов? Пожалуйста, вот сидят Маша, Даша и Паша. Лига герменевтиков? Паша, Даша и Маша в другой позе. Комитет по поиску гештальта? Ну, я не верю, что есть какой-нибудь комитет, в котором нет Даши. Фракция хронидов? То же самое про Машу.

— Хрониды — это хроники?

— Нет, дети Хроноса. Конечно, есть мероприятия, на которые я иду, зная, что не встречу там Людвига. Есть мероприятия, на которых я не встречу Аристида. Но проведут ли на этом острове мероприятие, на котором не будет ни того, ни другого? Только когда и тот и другой помрут. А чаще всего они встретятся тебе оба. Хорошо, Людвиг — ученый секретарь. А старый пень зачем припёрся?

Аристид Иванович бодро переругивался с другим стариком. Такой же худой и косматый, тот был настолько выше ростом, что мог бы погладить Аристида Ивановича по голове, как ребенка.

— Он почётный член.

Фиговидец отмахнулся.

— Он мне сам сказал.

— Больше слушай. Откуда ты его знаешь?

— Он мой клиент.

— Мерзостный старикашка. — Помрачневший фарисей полез в карман за записной книжкой. — До депрессии два дня, — сообщил он, сверившись, — а я уже никакой. Вся надежда на предстоящее камлание. Юмористическая сторона этого, в прочих отношениях низкопробного, действа укрепит мой смятенный дух. И очень тебя прошу, не верь Аристиду. Никому здесь не верь.

Людвиг угнездился на груде набитых мешков, достал из кармана колокольчик и позвенел.

— Приветствую вас, страдальцы, — сказал он буднично. — Ибо мы поистине страдаем — как от самой болезни, так и от попыток общества нас излечить. Я часто задавался вопросом — даже не о методах такого лечения, а о его смысле. Что можно сказать о лабиринте кроме того, что это лабиринт? Что он неестественен? На самом деле естественное не имеет никаких преимуществ перед неестественным. Да и чем болезнь неестественнее здоровья?

— Людвиг! — нетерпеливо крикнули с места. — Мы вторую неделю стоим в пикетах, сами до тошноты наагитировались. Переходи к повестке!

«Непримиримые шизоиды, — объяснил мне Фиговидец. — Выступают за легализацию. Им терять нечего, Ректор вот-вот подпишет указ о принудительной инвалидности». — «Почему именно их?» — «Так ведь только они да параноики считаются социально опасными. А жаль. Нет университетского профессора лучше параноика. Самые популярные лекции, самые посещаемые спецкурсы. Я сам был аспирантом у такого. Бездна учёности, остроумия и неподдельный живой интерес к предмету. Слишком, наверное, живой. В этом их проблема».

— К повестке так к повестке, — покладисто отозвался Людвиг. — У кого-нибудь есть доклад?

— У меня не доклад, а сообщение, — сказала молодая женщина после паузы, удостоверившей отсутствие докладов. — Я обнаружила у себя новую фобию и могу её описать.

— Фобия не убежит, — вновь запротестовали шизоиды. — Ставим на обсуждение вопрос о противодействии новым ректорским инициативам.

— Что же здесь обсуждать? Что мы можем сделать?

— Написать петицию от имени всех, — сказал твёрдый голос. — Или ты думаешь, Ректор на нас остановится? Надеешься отсидеться со своей невинной неврастенией?

— У Людвига ещё и галлюцинации, — замечает кто-то.

— Это не галлюцинации! — возражает побледневший Людвиг. — Духи существуют! — Он переводит дыхание и взмаливается, вглядываясь в полумглу: — Саша! Будь последователен! Как мы, тайное общество, можем писать Ректору петиции?

— А что тайное общество может?

— Ну, — говорит Людвиг неохотно, — заговор может. Теоретически.