Фигль-Мигль - Резкие движения. И тогда старушка закричала

По небу полуночи ангел летел. Нес какую-то молодую душу, что-то напевал. Это стихотворение помнят все.

Ангел нес куда-то звезду. Но это был нерадивый ангел или он слишком спешил. Он уронил свою ношу. Звезда упала и лежит на дне заболоченного пруда, а какой-то человек все ищет ее на небе внимательным взглядом. Одну, заветную. Это стихотворение мало кто знает.

Ангел сказал: «Устыдись, ты всучил мне плоды своего воображения». Это просто цитата.

Но довольно об ангелах.

Существуют какие-то простейшие вещи. Ну вот, например, стоит дом; над домом — многомедное небо, под домом — корни земли. Где-то есть еще неистощимое море, отсюда не видно. Что? Нет, и не слышно, и не вырвется из-за холма особый сильный ветер, такой, что по его запаху, его вкусу сразу же скажешь: там, за холмами, неистощимое море. Не здесь. Где-то очень далеко.

Дом пророс в землю корнями канализации. В доме тоже что-нибудь простое: стол, стулья, кухня. По кухне мечется человек.

Кухня полна предметов. Как улица — неожиданностей, но в кухне нет ничего неожиданного. Жизнь состоит из кастрюль, истончившихся ложек, сточившегося ножика, газет на холодильнике, чайника — когда-то белого, бежевого, палевого, как лунный луч, а сейчас просто такого, как все вещи, которые давно пора вычистить; из цветочного горшка и цветов, мучимых жаждой, из жестяных и стеклянных банок, картонной коробки неизвестного назначения, осевшей на буфете пыли, невидимой за его дверцей посуды, чаинок на полу, крошек под столом, ненакрахмаленной скатерти, несвежего полотенца.

Но почему полотенце должно оказаться несвежим? Отчего ты спешишь осудить героические кастрюли, честно исполнившие свой долг тарелки — пусть надтреснутые, облупленные, с выбоинами и навсегда поблекшим рисунком, что плохого в кастрюлях, в их скромном блеске (если они вычищены), разве не они — составляющие жизни, ее главные детали, как ты мог подумать, что дни наполнены страстями, раздумьями, тревогой, а не скромным блеском эмали, стали, специального покрытия? И глаза человека останавливаются, пока руки ищут. «Что это?» — говорит человек.

Человек у себя дома варит овощи в большой кастрюле. Или рис — в маленькой. Но нет оливкового масла к овощам, соевого соуса — к рису. Человек замирает, закрывает глаза; он видит их так ясно: масло, соус, бутылочки определенной формы, с определенными наклейками, рисунок, буквы, темный цвет стекла. Он больше не может ждать.

Домочадцы рыдают. Дети орут. Он непреклонен. Он надевает косуху или пальто и выбегает в осень. Мир с грохотом обваливается за ним — все падает, рвется, рушится, но человек ничего не видит, ему нужно не это. Он понимает только одно: завтра будет поздно. Он бежит, бежит. Он спотыкается. Он продолжает бежать. Он не знает, куда спешит, но боится не успеть.

Некоторые мероприятия никогда не начинаются вовремя. Но это не значит, что на них можно опаздывать.

Убежать, уехать. Можно сделать это иначе, по-человечески. Присмотреть, выбрать, прицениться, сторговаться. Собрать необходимые в поездке вещи и вещи, которые могут пригодиться путешественнику, когда тот прибудет в конечный пункт, пункт назначения. Запастись легкой обувью и теплым свитером, кремом, способствующим загару, и кремом, отгоняющим насекомых, спиннингом и горнолыжными ботинками, плавками и охотничьими спичками, очками всех видов, клюшками для гольфа, книгами и карандашом, чтобы отмечать в книгах понравившиеся места, рекомендательными письмами к неустановленным лицам и картой, чтобы не перепутать пункт назначения с каким-нибудь другим конечным пунктом. Купить карту. Выучить португальский язык.

А он бежит, он бежит за автобусом и не догоняет. У него нет сумки с необходимыми вещами — и нет чемодана, в котором лежат вещи, которые могут когда-либо пригодиться, и руки пусты, и пусто в карманах куртки или пальто. Он глубоко засовывает руки в карманы. Он смотрит вслед автобусу — ярко освещенным гробом уносит автобус в туман. Что там сейчас, думает он, какой месяц, какое время года, неужели там есть времена года? Там всегда только бедная степь, простое море, запахи трав. Ветер.

Вот вы ждали какого-то путешествия или поездки — долго, долго. Карта куплена, чужой язык выучен, сто раз проверены книги, клюшки, ботинки, и приходит наконец вечер накануне, и вдруг такая тоска, и не хочется никуда ехать. Отовсюду смотрят вещи, которые вы не берете с собой. «Ты нас покидаешь?» — спрашивают вещи, и люди, которым очень хочется задать тот же вопрос, стараются не смотреть и улыбаться. «Ненадолго», — говорите вы, но зачем таким грубым, недовольным голосом, ведь настоящий вопрос не был задан, тот, кто должен спросить, робеет и улыбается и помогает сложить чемодан и специальную сумку с самым необходимым.

И почему-то уезжать всегда нужно утром.

До метро можно дойти пешком, он может пойти пешком, ни к чему ждать следующий автобус. Следующий автобус, по сравнению с тем, на который не успел, — какое может быть сравнение. Он сломается в пути, попадет в аварию, застрянет в пробке, окажется переполненным, его всегда могут отменить, или в нем отыщется неприятный пассажир, который затеет ссору, спор о насущных проблемах, толкнет и не извинится, отдавит ногу и, извинившись, затеет диспут, будет кряхтеть, чихать, сморкаться, есть чипсы, ронять пакеты, кашлять, не прикрывая рта, зевать, вонять. И весь автобус кашляет, чихает, трясется, пищит, скрипит, воняет, и кондуктор страшно медленно набирает сдачу с пятидесяти рублей.

Утром на вокзале: невыспавшийся, в тот самый час, когда обычно спишь под плеск дождя за окном. С чемоданом. С сумкой. В чистой одежде, которая быстро впитывает запахи. С единственной мыслью: «Зачем?» С ужасом в глазах, страхом в душе, трепетом в костях. Еще не пассажир, уже не жилец.

Все вокзалы пахнут одинаково плохо — смертью. Там пусто, несмотря на толпу. Там все мертвое, невзирая на повышенную жизнедеятельность. Хочется быстро вернуть билет, обменять билет на утраченное спокойствие, но решимости хватает только на то, чтобы влачить вещи. Позвать носильщика. Откуда столько вещей? Потому что никогда не знаешь, что может пригодиться в пункте назначения, если он по-прежнему существует.

Аэропорт предпочтительнее — меньше мучений. Час, три часа, восемь часов, и человек, не веря себе, но живой выходит из пасти ада, толкнув стеклянную широкую дверь на другом краю географии.

Он уезжает — он уезжает — куда бы нам его отправить? А, пусть едет в Москву. Катись колбаской по Малой Спасской.

В Москве все то же самое, но не такое. Там стеклянные площади и каменные глаза у прохожих, а взгляд отскакивает, как от стены, от чужого встречного взгляда. Там менты злее, а погода отчетливее, так что меньше причин для путаницы, недоразумений: дали по шее, а потом мороз ударил по носу, сразу все понимаешь. В объяснениях главное — доходчивость, а не степень природной смекалки у того, кому объясняют.