Юрий Арабов - Чудо

Никита Сергеевич вытащил платочек и вытер им свой потный лоб.

– С девяносто четвертого.

Злость его вдруг исчезла. По-видимому, Второй Белорусский фронт погасил ее, как пожарная пена. Глаза стали туманными, обращенными вовнутрь себя.

– А осмелюсь спросить... – нарушил молчание архиерей. – Вы крещены?..

И сам задохнулся от собственной наглости. Спрашивать про крещение Первого секретаря ЦК КПСС?

Хрущев вполне спокойно кивнул.

– А в честь кого назвали? Не в честь ли Никиты Новгородского?

– Что это такое?

– Это известный русский святой... Бесогон... – Здесь архиерей еще больше смутился, подозревая, что последнее слово может особенно уязвить Первого секретаря. – То есть боролся с бесами, гнал их и преследовал...

– Ничего не знаю, – отмахнулся Хрущев от этой скользкой темы. – Бесов у нас много, мне одному не справиться. – И перевел стрелки: – Революцию вы хоть помните?

– Не совсем, – признался владыка. – Все было тихо. А потом нам сказали, что революция уже произошла.

– Вот-вот... А нам и того хуже... Вообще ничего не говорили. Газеты тогда не выходили, у кого узнать? Да и многие читать-то не умели. Но ничего... Колокола сбросили с церквей, до всех дошло.

Внезапно они почувствовали к друг другу что-то вроде симпатии. Может быть, оттого, что близко друг друга не знали. Архиерей не знал того, что под многими решениями о расстрелах в конце тридцатых, которые принимало Политбюро, стояла подпись Хрущева. А Никита Сергеевич даже не мог догадаться, что именно привело боевого офицера в лоно отжившей, как он считал, православной церкви. А привел его туда страх, так часто посещавший самого Хрущева, страх в кровавом безнадежном бою, во время которого офицер дал сам себе клятву, что если останется в живых, то посвятит свою жизнь тому Богу, в которого верили отец и мать...

– Кстати, о колоколах, – решил воспользоваться моментом архиерей. – Нам теперь почти везде не разрешают звонить. Хорошо ли это?

– Хорошо, – сказал Хрущев. – Это мешает спать. Вы с семи часов трезвоните даже по выходным. А людям отдыхать нужно.

– Не правильно. Надо иначе, – возразил владыка.

– А как?

– Да так. Все заодно. Вы – с одного конца, а мы – с другого. Вместе и пойдем.

Это была сокровенная мысль, о которой он часто думал. Новая идеология, подправленный нравственностью социализм. Но поймут ли они?

– И что получится? – отмахнулся Хрущев. – Гог и Магог? Содом и Гоморра? Вавилонская башня, где пятое и десятое?.. Мы будем жизненный уровень повышать, а вы в колокола лупить? Это ж – сумасшедший дом какой-то! Все тогда устанут и загрустят!

– А мне кажется...

– Перекреститесь! – посоветовал ему Никита, снова обретая наступательный пыл. – Принципы должны быть, принципы! – И он сжал пухлые кулаки. – Мы верим в материальный прогресс, и нечего к нам мешаться! И мы к вам не мешаемся, вы сами исчезнете без всякого нашего усилия!.. И вообще, очистите помещение! Что вы здесь развели свой акаф и ст?!..

– Не могу, – произнес владыка и указал глазами на занавеску у печи.

Хрущев проследил за его взглядом...

– Что еще за кошки-мышки?.. – Он взялся за край ситцевого полотна.

– Может, не надо, Никита Сергеевич? – осторожно посоветовал ему Валериан.

Так в свое время внутренний голос советовал Хоме Бруту не смотреть ...

Но Первый секретарь не послушался и занавеску раздвинул...

Некоторое время все потерянно молчали.

– ...что это у нее в руках? – наконец выдохнул из себя Первый секретарь.

– Икона Николая Угодника, – объяснил архиерей.

– Так надо... взять у нее икону. А то неудобно как-то... – растерянно предложил Никита Сергеевич.

– Не дерзаю и не могу.

– Приказываю вам как старший по чину!..

Владыка истово перекрестился. Сделал три земных поклона на восток и подошел к окаменевшей Татьяне.

Шепча под нос молитву, взялся за оплывшую икону святителя Николая.

– Не отдает... – прошептал архиерей, отступая назад.

– Давайте я попробую!.. – предложил Хрущев.

Стараясь не глядеть в лицо Татьяны, схватился за черную доску...

– Нет, – пробормотал он, отступая на шаг. – Не получается. Может, ты, Валериан, попробуешь?..

Помощник его, и без того бледный, даже не сделал шага вперед.

– Бесполезно. Здесь нужен инок-девственник, – подал голос владыка.

– Так давайте его сюда! – закричал Никита Сергеевич.

– Нету.

– Почему?

– Потому что вы сами все монастыри закрыли, – объяснил ворчливо архиерей. – Какие у нас теперь иноки?..

– Бог знает что! – махнул рукой в досаде Первый секретарь. – На все в этом городе один ответ – нету, нету, нету!

Бормоча себе под нос, расстроенный и убитый, он пошел прочь из дома.

С крыльца увидел толпу людей у дальнего милицейского кордона.

Народ стоял серой угрюмой массой, он даже внешне не волновался, этот народ, и не выражал восторга, будто Первый секретарь ЦК КПСС являлся перед ним ежедневно, во всяком случае, раз в неделю.

Обмахиваясь шляпой, словно веером, Хрущев миновал испуганную группу бледных, как смерть, чиновников и подошел к горожанам, которых он заочно старался полюбить, хотя с души воротило.

– Здравствуйте, товарищи, – сказал им радушно Никита Сергеевич. – Нет ли среди вас инока-девственника?

– Спичек в городе нет!.. – выкрикнул кто-то из толпы. – Соли и сахара!..

– А мясо? – спросил их Хрущев.

– Какое мясо?!.. – тут толпу прорвало, и все заголосили. – Власти воруют!.. Фонари разбиты! Живем, как в Аду!

– Тихо...Тихо, товарищи! – Хрущев поднял над собою шляпу-горшок, и народное волнение кое-как стихло. – Скоро все будет. Мы переходим на семилетнее планирование нашей социалистической экономики. В конце первой семилетки все появится, обещаю вам! И Киев ничем не будет отличаться от Гречанска... А Гречанск – от Москвы!

Народ безмолвствовал, не найдясь с ответом.

Никита Сергеевич бегло осмотрел их. Люди как люди, даже слегка симпатичные, только серые лица измождены какой-то нездешней болью.

...В толпе он вдруг заприметил веснушчатого мальчишку лет двенадцати в потертом пальтишке и большой, великоватой для него фуражке профессионально-технического училища.

– Тебя как звать? – спросил Хрущев.

– Сашкой.

– А из какой ты семьи? Чем отец занимается?..

– Мой отец – поп, – ответил мальчик, замявшись.

Никита Сергеевич вздрогнул. Это было похоже на наваждение.

– Кругом одни попы... – простонал он. – А где же он, твой поп?

– Сбежал. Уж с месяц, как ищем.

Хрущев властно взял мальчика за руку, вывел из толпы и зашагал к черному дому, волоча за собой Сашку, как на привязи.

– ...Вот, – сказал Хрущев архиерею, втаскивая Сашку в избу. – Есть инок.