Юрий Арабов - Чудо

– Ваши фамилия, имя и отчество?

Старший лейтенант Першин склонился над протоколом. Впрочем, это был уже не старший лейтенант. Погоны его изменились, будто ночное небо вдруг прояснилось и обнажило лишние звезды. Теперь он стал капитаном.

– Скрипникова Татьяна Николаевна, – сказал за Таню Кондрашов, который также присутствовал при допросе.

– Год рождения?

– 1938-й, 5 июля, – пробормотал уполномоченный.

– Образование? – И Першин навел на нее лучи горящей лампы.

– Незаконченное среднее, – нервно сообщил Михаил Борисович. – Спрашивайте ее о самом главном.

– А как спросить?

– Прямо. В лоб. Зачем стояла и кто ее подговорил... – Кондрашов взял Татьяну за плечо. – Зачем стояла? Зачем стояла?! С кем была в сговоре?! – Он со всей силой затряс ее, наклонился почти вплотную, стараясь докричаться до ее разума, если он был.

Сначала Таня думала, что он шутит. Но когда поднялся крик, она инстинктивно заслонилась от него рукой. Он попытался эту руку заломить за плечо.

Произошла короткая стычка, во время которой Татьяна, защищаясь, заехала в нос уполномоченному и сдвинула набок повязку с глаза. Заехала, конечно, случайно, неосознанно и сама страшно перепугалась

Здесь вмешался Першин. Вдвоем они заломили ее руки за спинку стула, и капитан взял их в наручники.

– Сука! – пробормотал Кондрашов, вытирая кровь, капающую из носа. – Говори, зачем стояла?! Кто тебя кормил?!

Он захотел ее ударить, но в этот момент заговорил капитан Першин:

– Методы физического воздействия запрещены.

– Молчать! – заорал на него Кондрашов. – Я старше тебя по чину! Ты еще будешь мне приказывать?!

Он придвинулся к Татьяне вплотную.

– Кто тебе подсказал все это? Кто тебя надоумил?

Она хотела откреститься, объяснить, что никто не надоумил, что все произошло само собой, но не нашла подходящих слов.

Михаил Борисович ударил ее наотмашь.

– Так вы же ее вырубили, товарищ Кондрашов! – заметил ему капитан, дернувшись, как от электрического тока, и вскакивая со стула. – Теперь она ничего не скажет!

Глаза уполномоченного блуждали по комнате, словно мыши, которые искали лазейку, чтобы скрыться.

Наткнулись на заповедный графин с водой. Эти графины с лежалой застоявшейся влагой серого цвета стояли в ответственных кабинетах до конца семидесятых, вплоть до московской олимпиады, не совсем удачной, но очень шумной. И когда ее символ – застенчивый мишка гигантских размеров – вознесся, как антихрист, в ночное черное небо, графины со стоячей водой таинственным образом исчезли из кабинетов. Их место заняли стеклянные бутылки с пепси-колой, и это уже был явный шаг в неведомое. Никто не мог понять, почему в советской Москве продается именно пепси-кола, а не, положим, ее более известный конкурент – несравненная кока? Пошел слух, что Брежнев подписал договор о сотрудничестве с пепси по блату, спасая компанию от банкротства. И будто построенный завод в Новороссийске, гнавший сладкую жидкость до Москвы, снова возвратил пепси ее былую устойчивость.

Но эти времена были еще очень далеко, а социальный крах, предвестником которого был невинный напиток, не просматривался вообще. Поэтому Михаил Борисович поступил просто – налил воды из графина в стакан, набрал ее в рот и плюнул в лицо Татьяны.

Она тут же выпала из забытья, вздрогнув всем телом.

– Спрашиваю в последний раз, – терпеливо сказал Михаил Борисович, – кто разработал и спланировал эту операцию?

Опрокинул оставшуюся воду ей на голову.

– Она же не в себе, – вдруг вступился за нее Першин. – Ее в психиатричку нужно.

– Да, форменная идиотка, – согласился с ним Михаил Борисович.

Этому выводу способствовала странная реакция подследственной: вместо того, чтобы разрыдаться, она попыталась улыбнуться разбитыми губами.

– В психиатричку... Завтра и отвезем, – сказал Кондрашов. – В КПЗ у тебя кто сидит?

– Есть тут одни... – неохотно ответил капитан. – Задержаны по подозрению в разбое.

– Сколько их?

– Трое.

– Поместишь ее к ним, – отдал распоряжение Кондрашов.

– Зачем?

– Я тебе сказал: поместишь ее к ним! – возвысил голос уполномоченный. – Ее вразумить нужно, понял? Мозги вправить, понял?! Они у нее все перекошены... Перекошены!

Он насильно начал поднимать Татьяну со стула за подмышки. Но поскольку ее руки были заломлены за спинку и закованы, то стул поднялся вместе с ней.

Наконец свалился с грохотом на пол, когда она сделала вперед несколько шагов...

Машина весело катила вперед, скрипя рессорами и подпрыгивая на ухабах.

Таня сидела в ней между двумя милиционерами. Лицо ее было расцарапано, в синяках. Платье порвано на груди.

Яркое солнце мелькало между просветами в деревьях. День был отличный.

«Воронок» подрулил к бывшей усадьбе Демидовых, в которой теперь располагалась психлечебница закрытого типа.

Псевдодворянские львы смотрели на окружающий мир каменными глазами, молчаливо внушая прибывшим, что и они должны быть такими же каменными, безразличными ко всему живому, а к страданию – прежде всего.

К «воронку» двое санитаров подкатили специальные носилки-каталку на колесиках. Шофер открыл заднюю дверцу, и Татьяну вытащили на свет Божий.

– Это она, что ли, стояла столбом? – с любопытством поинтересовался один из медбратьев, имея в виду прошлое прибывшей.

Шофер утвердительно кивнул своим плоховыбритым опухшим лицом.

– Тогда к нам! Тут все – стояли, сидели или лежали!

Ее положили на носилки, сковав ноги и руки специальными застежками.

...Таня увидала над собою старый парк, высокие липы, которые касались сплетенными, как руки, ветвями крыши усадьбы. Это было похоже на полупрозрачный гроб, в котором она должна была умереть во второй раз.

Ей этого сильно не хотелось. Несмотря на горе, ее постигшее, несмотря на то, что двое мужчин всю ночь что-то искали внутри нее, а третий просто смотрел на то, как ищут, мир был прекрасен. Хоть и печален одновременно. Не там они искали, эти двое несчастных, не в то время и не в том месте, потому ничего и не нашли. А она служила им, как могла, стараясь переступить через собственное бесчувствие, укоряя себя в равнодушии, непокорности и непоследовательности. Утешить собой даже этих, разве не этого она хотела?

Если бы она была умнее и жила бы не только сердцем, то она бы уязвила себя в услужливости злу. И далее по всем пунктам: не служить злу, противостоять и бороться с ним, выжигая его огнем. Но Татьяна была от этого далека. Не только потому, что мозг ее не мог выстроить элементарной логической цепочки, но против подобной логики восставало все ее существо: служить, перетерпеть и быть соломой, которая переживет и додавит грозное, но хрупкое внутри железо.