Наталья Нестерова - Воспитание мальчиков

— Мама! Мама! — панически вопит Никита. — Ее тошнит! Ее вырвало!

— Ничего страшного, — оборачиваюсь.

И вижу пенистую мутную лужицу на сиденье, щенка в спазмах рвоты, испуганного Никиту.

— Ее просто укачало, — говорю я. — Сейчас вытрем. О, смотри, эта разбойница уже в порядке.

Щенок быстро пришел в себя и трогательно искал защиты от противной качки у Никиты.

— Я возьму тебя на ручки, — говорил сын, — буду качать тебя в другую сторону.

— Но сначала уберешь ее рвоту. Собака — это ответственность, — напомнила я. — Чем мы вытрем? Носовыми платками, — копаюсь в своей сумочке. — Женя, где у тебя носовой платок? Он самый большой.

— В левом кармане. Я не могу бросить руль во время движения. Начинается! Она уже блюет в моей машине!

Я понимаю, что Женина притворная суровость реакция на Никитины нежности. Но сын об этом не догадывается:

— Папа, я уберу, я все уберу!

На очередном светофоре мы опять переглядываемся с мужем: взять собаку — это правильное решение.

Мы и потом никогда в этом решении не разочаровались. А ризеншнауцеры в моих романах появлялись с неудержимым постоянством. Пока я не сказала себе: хватит собак! И только полгода назад, прочитав замечательную книгу Глории My «Вернуться по следам», я поняла, что про собак и людей, про людей с собаками читать интересно. Поэтому и возникла эта глава — «Хочу собаку».

Собаку, как велели заводчики, требовалось назвать на букву «Д». Перебрав несколько имен, мы остановились на Долли. Почти случайно. Щенок напустил очередную лужу. «Хелло, Долли!» — сказал Женя и велел Никите идти за тряпкой. Мы ее звали Долькой. Долли — это когда строгость требовалась. Как ребенка: зовут Нюрочкой, а если напроказничает — Анна! Но деревенские соседи на даче почему-то окрестили нашу собаку Долей. Когда она в очередной раз удирала, я носилась по деревне в поисках, мне говорили: «Ваша Доля на помойке». Звучит, мягко говоря, обидно. Особенно если не знать, что по паспорту у нее длиннющее благородное имя: Даниэлла-Доллигнгстар-Шуфан-Шварц-Перль.

Понятно, что выращивание щенка большей частью легло на меня и на маму. Ведь это как с маленьким ребенком: диета, режим кормления, прививки, да еще прооперированные уши, которые никак не хотели стоять. Но Никита честно гулял с собакой, а когда Долька подросла, отправился с ней в собачью школу. Две остановки на метро — пешком, туда и обратно, плюс час занятий, в любую погоду. После первого курса обучения Долька легко бегала по бревну, забиралась по ступенькам на вышки и брала двухметровые барьеры. Второй курс предполагал обучение охранно-сторожевой науке. Я взмолилась: «Не надо! Она и так нас заохраняла до невозможности».

Из нашего милого шаловливого щенка выросла мощная собака выдающихся охранных качеств. Несколько раз во время прогулки другие собачники нас спрашивали: «А вы знаете, что у фашистов ризеншнауцеры охраняли концлагеря?» Фашисты были не дураки, но наша семья и квартира все-таки не концлагерь. Было отчетливо видно, как Долька относится к каждому в нашей семье, по-собачьему — в стае. Вожак — Женя. Он не часто гулял с собакой, не кормил, играл редко, поглаживал снисходительно, но Долька боялась только Женю. Я могла двадцать раз ей сказать: «Выйди с кухни!» — не пошевелится. Женя читает газету, грозно покашливает — и Долька задом пятится за порог. Я и мама были кормилицами, но слабыми существами и объектами особо бдительной охраны. Никиту и Митю Долька периодически пыталась спихнуть с иерархической лестницы, потому что сама на последней ступеньке находиться не желала. Получала взбучку за непослушание, но через некоторое время снова старалась показать, что она главнее. Новые персонажи в стае Дольке были совершенно не нужны, поэтому гости не приветствовались. Они встречались недовольным лаем: чего приперлись? Команда «затихнуть» выполнялась с большим неудовольствием. Долька принимала позу сфинкса и смотрела на гостей из-под челки: скоро уйдете? Передвижение гостей по квартире, посещение туалета, например, вызывало рычание: они еще тут и шастают! А когда гости уходили, Дольку приходилось закрывать в комнате, потому что гости брали свои сумки, оставленные в прихожей, а это, с точки зрения нашей собаки, было форменным безобразием: уносят добро из дома!

Ризеншнауцеры, как все шнауцеры, брехливы, то есть обожают лаять по любому поводу и без повода. Это достаточно утомительно, когда ваша собака каждый раз заходится лаем, если хлопает соседская дверь. Как-то Долька подняла лай среди ночи, бросалась на входную дверь. От соседей уходят гости, решила я, схватила Дольку за ошейник, приволокла в спальню:

— Женя! Скажи ей!

— Молчать! Лежать! — скомандовал Женя, не открывая глаз.

С недовольным рычанием Долька угомонилась. А утром оказалось, что из общего, на четыре квартиры, коридора, вход в который закрывался на замок, украли детские велосипеды и другие вещи. Соседи из квартиры напротив, очаровавшись нашей Долькой, тоже завели ризеншнауцера. Обе собаки среди ночи подняли тревогу, когда нас грабили, но мы велели собакам заткнуться. Сами виноваты. Собаки — потому что любили лаять без повода. Мы — потому что не допустили возможность серьезного повода.

Зато на даче с Долькой мы чувствовали полную безопасность. Участок у леса, неогорожен, вдалеке от деревни, рядом пустые наделы, дача — это маленький домик в чистом поле. Днем одиночество приятно, ночью — жутко. Но с Долькой ничего не страшно, она стережет территорию рьяно, за триста метров чувствует приближение посторонних. Это было время повальных грабежей на дачах, но нас миновало — две соседние деревни знали, что в домике у леса страшная злая черная собака.

За свою собачью жизнь Долька не укусила ни одного человека, мы все-таки ее воспитывали, но испугала порядочно народа. Особенно — грибников. Мы сами заядлые грибники, и места у нас благодатные. Три часа ходим по лесу, медленно ходим, Долька все это время бегает, не останавливаясь. Точно пастушья собака, описывает круги безопасности, за которые нельзя заходить чужим. Нас несколько человек, разбрелись, стеречь каждого надо. Долька была поразительно сильной и выносливой собакой. Раздается ее лай — постороннего обнаружила. И чей-то мат-пере-мат, проклятия или женский испуганный визг.

— Не бойтесь! — кричу я и по бурелому несусь на лай и матюки. — Собачка вас не укусит. Долли! Ко мне! Немедленно ко мне!

Походы в лес были главным счастьем собаки. Она сходила с ума, видя, что мы надеваем сапоги и облачаемся в старые куртки. До сих пор у нас на даче ручки корзинок обмотаны скотчем. Долька от полноты чувств (что вы так долго возитесь?) хватала корзинки, мотала из стороны в сторону, растрепливая их.