Дмитрий Лекух - Игра слов

– Идет! – неожиданно легко соглашается Хиппуха.

Выдергивает свою руку из-под моей, отбегает шагов на двадцать в сторону и непринужденно запрыгивает обеими ногами на скамейку.

С разбегу.

Не обращая никакого внимания на играющих на этой же скамейке в шахматы вечных московских пенсионеров.

Взгромождается на ее спинку, разводит руки в стороны, балансируя и совершенно явно требуя моей бдительности и страховки.

Я улыбаюсь.

Вот ведь странно, думаю: ушла, тускло угаснув, могучая советская империя, прошли страшные для любого народа безвременье и разруха, идут мучительные роды нового имперского порядка.

А московские пенсионеры по-прежнему дожидаются ясного осеннего денька и идут в ближайший сквер, где наверняка знают, – их ждут такие же неизменно опрятно одетые старички с неизменной вечной клетчатой доской под мышкой.

И вечные московские девочки точно так же вечно продолжают играть в просохших под неярким осенним солнцем столичных дворах в свои вечные московские классики…

…Пенсионеры, впрочем, вместо того, чтобы обижаться или, там, скажем, злиться на отвлекающий от мудрой восточной игры фактор, смотрят на легкую женскую фигурку с пониманием и даже некоторым одобрением.

Типа, – чудит, девка.

Молодец!

И я неожиданно догадываюсь почему: Дашка, даже в своем сегодняшнем «декадансном» наряде, точно такая же органическая часть моей Москвы, как и эти гладко выбритые дедушки. В тяжелых роговых очках, древних узкополых шляпах, аккуратных стареньких костюмчиках и тусклых, тщательно повязанных галстуках.

Я закуриваю.

Да, думаю, дела.

Жизнь-то, оказывается, – все равно продолжается.

Несмотря ни на что.

Как это, гранд миль пардон, и не смешно звучит…

…Столько лет издевались над моим городом: тщательно, под каток, уродуя его исторический облик, вытравливая само понятие «московскости», «московского духа». Превращая живую жизнь в шлак и бетон безликих нуворишских новостроек, перегоняя дух древнего и непокорного города в переполненные офисным планктоном ульи безликого современного мегаполиса, и – все бесполезно.

Как – трава сквозь асфальт…

И – никакому Лужкову с этой Москвой, к счастью, – не справиться.

Никогда.

И – ни при каких обстоятельствах.

Отсюда, из самого сердца Великой России, даже сам неистовый Петр Алексеевич Романов в свое время в балтийские болота сбежал, чтобы потом вернуться – черным и тупым церетелевским истуканом на набережной.

Чего уж тут о каком-то Юрии Михайловиче говорить.

Так: исторический эпизод, не более того.

Гримасы переходного периода.

Даже несмотря на всю его уродскую «точечную застройку», с хамской самоуверенностью плохо образованного человека надменно выпячивающую свои «стекло и бетон» на фоне древних и уютных дворов старинного и по-прежнему живущего своей непонятной для любого начальства жизнью, великого русского города.

Все проходит, пройдет и это.

Нужно просто немного потерпеть, ничего страшного.

Двадцать-тридцать лет – это ведь только для меня много.

А для истории – краткий миг, недоуменное пожатие плечами, – типа, а что это было-то?! – и не более того…

…Впрочем, – я что-то отвлекся.

Меня Дашка сегодня сюда явно не для этого позвала.

Не для историко-философских реминисценций, я почему-то так думаю…

…Вон она, кстати.

Так же легко спрыгнула со скамейки, подбежала, не забывая изящно придерживать пальчиком летящие полы своего стоящего небольшое состояние кутюрного и эксклюзивного пальтишка от очередной «тетушки Альберты Феретти» и намеренно высоко подбрасывать по-щенячьи голенастые ноги вечной столичной девочки-подростка.

Девчонка – и есть девчонка.

Если б я еще не знал, что она и меня-то на два года постарше…

…Меня неожиданно захлестывает волна нежной и необидной жалости по отношению к этому, упорно отказывающемуся взрослеть и стареть лохматому существу родом из моего, такого смешного детства.

– Дашк, – вздыхаю, – а может, ну его на фиг? Чего тут бродить-то?! Давай поедем куда-нибудь, хоть ко мне в ресторан: сядем как нормальные люди, вина выпьем…

– Не-а, – отрицательно мотает головой. – Не поедем. А выпить мы и здесь можем. У меня с собой – у-у-у-у…

Роется в – черной, естественно, – небрежно переброшенной через плечо небольшой кожаной сумке, вытаскивает оттуда тяжелую металлическую фляжку.

– Угадай! – требует.

Я снова вздыхаю.

– Да что тут гадать-то, – окидываю ее взглядом. – Судя по набору предметов одежды, напяленных на твой быстро растущий организм, – там может быть только ром. Черный, естественно. И выдержанный. Соответственно, либо «Мутузалем», либо «Кептен Морген». Тоже мне, бином Ньютона…

– Лекух! – обиженно надувается. – А тебе никогда не говорили, что ты зануда?!

Я – фыркаю.

– Говорили, – смеюсь. – И продолжают. Чуть ли не в ежедневном режиме…

Дашка вздыхает.

– Ну и ладно, – легкомысленно машет рукой. – Хоть у одного из моих немногочисленных друзей нет вялотекущего бардака в личной жизни – и то хорошо. А я со своим очередным нефтяником вчера разбежалась. Представляешь, этот урод потребовал от меня отчета: где и как я изволю проводить свое свободное время. Выгнала, естественно. Тумбочка, понимаешь, на ножках, – а туда же…

Ага, думаю.

Интересно, а эта «тумбочка» уже подозревает, что ее содержимым сейчас весьма усиленно интересуются в одной хорошо известной в узких кругах респектабельной и хитроумной, чисто адвокатской конторе?!

Которая, так, между прочим, – и занималась организацией всех Дашкиных предыдущих «разрывов отношений»?

Если нет – я этой тумбочке ни фига не завидую.

Изрядно полегчает, блин, искомая тумбочка.

Тут и к бабке не ходи.

Причем сами по себе деньги – Хиппуху совершенно не интересуют.

Папаша, слава богу, уходя в лучший мир, оставил ей – вполне приличное состояние.

По крайней мере, – и это-то уж я точно знаю, – Дашка на свои средства отреставрировала пару церквей в Подмосковье и содержит детский дом – где-то на не чужой для ее родителей Вологодчине.

Нет, тут вопрос – чисто принципа.

Попользовался – плати…

Такие дела.

…Усаживаемся на свободную скамейку, делаем по глотку сладковатого, обжигающего напитка.

Точно, «Мутузалем».

Хорошо.

Я снова закуриваю.

– Ну, – говорю. – А теперь – давай, жалуйся.

Она вздыхает, морщится, потом утыкается мне в плечо и плачет.

Я – молчу и курю.

Сейчас это пройдет, мы выпьем еще по глотку рома, выкурим еще по одной сигарете и так же молча разойдемся, разъедемся по разным концам нашей с ней огромной Москвы.

Не в первый раз уж такая фигня, извините.

Тут слова не нужны.