Дмитрий Лекух - Башни и сады Вавилона

Он смотрит на меня как-то очень внимательно, потом качает головой и закуривает.

– Че-то, – говорит, – ты, похоже, гонишь, Егор. Какой-то тухляк конкретный. Может, тебе просто отдохнуть надо?

Я глубоко вздыхаю и медленно выпускаю воздух, успокаиваясь:

– Согласен, что-то меня не туда немного понесло. Сейчас виски еще принесут, нервы подлечить, а потом уж и по делам немного поговорим. Ты, кстати, как, не хочешь разнюхаться?

Он отрицательно мотает головой:

– Я уже года полтора, как «на чистом». Онли «синька». Кокаин опасен, как говаривал один наш с тобой старинный приятель, прежде всего своей кажущейся безопасностью. Так что на фиг, на фиг, извините…

Я усмехаюсь.

Если б еще этот наш с ним приятель сам «первым» в свое время так не убивался, тогда я, может быть, ему и поверил бы.

А так…

– Ну а я, – поднимаюсь, – ты извини…

Иду в сортир (один из охранников с недовольным видом двигает следом), запираюсь в кабинке и проворачиваю всю ту же нехитрую операцию с металлическим бумагодержателем.

Потом мою руки и возвращаюсь к нашему столику.

– Значит так, – говорю, усаживаясь, – Гарри. Мне будут в самое ближайшее время нужны деньги. Чтобы не было лишних вопросов: все, которыми ты сейчас управляешь. Все, до последнего цента, и не надо мне рассказывать, как тяжело их сейчас вынуть оттуда, куда ты их с моего согласия вложил. Проценты за последние месяцы можешь оставить себе, так сказать, в качестве компенсации.

Игорь хмыкает, дергает головой.

Потом залпом выпивает остатки виски и снова закуривает.

– А ты, – спрашивает, – Егор, точно не перегрелся?

Я тоже допиваю свой стакан и тоже закуриваю.

– Вообще-то это мои деньги, Игорек, не находишь? Ты ими только управляешь, причем не за бесплатно. И я что хочу, то с ними и делаю, why not?

Он молчит, долго смотрит мне в глаза, потом куда-то в сторону, потом решительно тушит окурок в пепельнице, бросает на стол тысячерублевую купюру и, демонстративно не спеша, поднимается.

Качает головой, потом, криво улыбаясь, снова пристально смотрит мне в глаза.

– Хорошо, – говорит он, надевая не просохший до конца плащ, – я, разумеется, что-нибудь придумаю. Хотя и должен тебе напоследок сказать, что так дела не делаются. Никогда. В принципе.

И – уходит.

Также, – подчеркнуто, – не прощаясь.

А я остаюсь, заказываю себе еще двойную порцию, и долго смотрю на то, как за стеклянными окнами-витринами дождь уныло морщит серую мутную гладь закованной в камень грязной реки, протекающей через город, который я еще совсем недавно с гордостью называл своей родиной.

Не большой, не малой.

Просто – родиной.

Местом, где я хотел бы жить всегда…

А сейчас – даже как-то и не знаю…

…Я встаю, расплачиваюсь, надеваю плащ и, покидая стеклянную галерею, направляюсь в машину, которая должна отвезти меня в мою башню.

Думаю, я только что потерял очень хорошего финансиста и отличного товарища.

И дело не только в этом.

Гарри вообще-то человек довольно тревожный и опасный.

У него даже в футболе главным развлечением был мордобой. Как, кстати, и у того моего друга, который нас с ним когда-то познакомил.

У Глеба.

Он тоже, я думаю, это мое выступление по достоинству, блин, оценит.

Гарри молчать точно не будет.

А смысл?

Охрана идет следом, а я боковым зрением замечаю, что на маленькой эстраде уже начинают раскладывать свои ноты эти, так запомнившиеся Игорю в прошлые наши с ним посиделки «тетки с арфами».

…Дома я с огромным трудом затолкал в себя несколько действительно очень вкусных сырников, выпил еще полбутылки виски, переоделся в домашние джинсы и майку и так и заснул прямо со стаканом в руке перед гигантским, бормочущим что-то свое жидкокристаллическим экраном недавно привезенного Аськой с «Горбушки» телевизора.

Она давно такой хотела, причем именно ж/к, а не плазму.

Плазма, говорит, плохо передает цвет.

Я не знаю.

Мне, в принципе, – по фигу…

…Когда я проснулся, в гостиной было темно и холодно, а в окно, не переставая, лупил изо всех сил, подсвеченный ядовито-зеленым цветом, исходящим от нашей башни, колючий и очень недобрый осенний московский дождь.

Телевизор был выключен, стакан убран, а я заботливо прикрыт теплым шерстяным пледом.

Любимая, похоже, постаралась.

Не побрезговала, значит, бухим в говно одиноким чмом, заснувшим – по образцу обрюзгших и напрочь не следящих за собой обывателей всего мира, – перед включенным телевизором, несущим всяческую пургу.

Ай, как стыдно…

Я еще немного поворочался, выкурил сигарету, повернулся к стенке, вздохнул и снова погрузился в спасительную темноту, где не было никакого дождя и, слава богу, совсем никаких сновидений…

…Утром же меня встретили и радостно приняли в свои дружеские объятия лютый алкогольный бодун и совершенно уж какой-то нереальный даже по этой бестолковой и бессмысленной жизни кокаиновый депресняк.

Открыл глаза и понял, что лучше бы этого не делал.

Причем – никогда.

С самого своего момента рождения.

Просто пиздец какой-то.

Доплелся до сортира, засунул голову в раковину, включил ледяную воду. Постоял так минут пять, потом тщательно, хоть и с некоторым трудом, вытерся. Пересиливая неистовое желание проблеваться, почистил зубы. Зашел в свой кабинет, где, воровато оглядываясь, – чтобы проснувшаяся Аська часом не запалила, – вбил себе в ноздри две утренние дороги.

А потом, уже ни от кого не скрываясь, поплелся на кухню, насыпал себе в толстостенный зеленого стекла стакан побольше льда из холодильника, налил пополам рома с колой, и – заблаженствовал…

Оторвался я от этого кайфа я только на втором стакане после раздавшегося за спиной демонстративного покашливания любимой женщины.

– Нормально, – говорит, – я гляжу, ты новый рабочий день начинаешь…

– Как могу, – жму плечами, – так и начинаю. По-другому что-то уже давненько не получается.

Любимая досадливо жует губу, морщится.

– Вот и я о том же, Егор, – вздыхает она. – Ты что, не понимаешь, что ли, что просто разваливаешься прямо у меня на глазах?

– Понимаю, – вздыхаю, – только я не разваливаюсь. Растворяюсь. В этом дожде чертовом.

И машу свободной от стакана рукой в сторону оконного стекла, где нам показывают очередную занудную серию вечного фильма про непроходящую туманную и промозглую московскую осень.

Аська морщится.

– Ну и? Это что, повод, чтобы каждое утро с ром-колы начинать? Причем кола, я так понимаю, в этом стакане только так, для блезиру. Чтобы первую рюмку было легче в пасть опрокидывать.