Максим Кантор - Совок и веник (сборник)

– Ну да.

– Так он же не русский!

– Какая разница! Мэл будет молчать. Он большой, толстый, лысый. Как все наши бандиты. Скажем, что он из Сибири.

Фактура у Мэлвина действительно выдающаяся. Роджер согласился. Тем более что в конце передачи он планировал раскрыть карты, а так получалось даже смешнее – Мэлвин Петтерсон из Брикстона сыграл роль русского бизнесмена. Я обратился к Мэлвину с предложением изобразить русского капиталиста. Мэл оживился.

– Я русский олигарх? Red Roman? – имя Романа Абрамовича давно стало нарицательным.

Времена, когда русские люди завидовали западному быту, давно миновали. Теперь все наоборот. Сегодня русские буржуи живут так, как среднему европейцу и не пригрезится. Прочие русские, конечно, живут не столь прекрасно, но зато гордятся своими буржуями, как раньше гордились балетом. Даже британцы, и те гордятся русскими ворами. У любого порядочного лорда теперь в друзьях русский уголовник. Мэл был польщен тем, что ему доверили роль русского бандюги.

Он набычился, сделал пальцы веером, как у героев голливудских фильмов про русскую мафию.

– Ну вот, Мэл, вообрази, что ты спер у русского народа миллиард, – сказал я Мэлвину.

– А как я украл? – Мэл входил в роль: прохаживался по мастерской вразвалку, брюхо вперед, пальцы веером.

– Скажем, ты взял деньги на новые технологии – а заводы не построил.

Мэл думал, прикидывал.

– Cool, – сказал он.

– Или тебе дали в управление сто оборонных предприятий.

– Сто?

– Так бывает.

– А кто дал?

– Правительство.

– Сразу сто? Мне?

– И ты отчитываться ни перед кем не должен. И налоги не платишь. Называется госкорпорация.

– I am with you, Max! – и тут он расстроился: – Я по-русски не говорю.

– Скажем, что ты из Сибири и все время молчишь. В Сибири не любят болтать. Будешь жить в Дорчестере, виски выпьешь. Ты вообще можешь все время ходить пьяный, так натуральней будет.

– Весь день пьяный?

– Проснулся – и сразу стакан. Знаешь, какой там виски? Неплохо, а?

Мэл думал. Он аж вспотел и покраснел. Я видел, что ему очень хочется пожить в Дорчестере, и дорогой пищи попробовать тоже хочется. И выпить он очень любил. И он не боялся разоблачения. Мэл вообще не трус. Он обжора, хам, жадина, но совсем не трус. Однако что-то ему мешало.

– Я не могу, Макс, – сказал он, страдая. – Honestly. Не могу предавать своих. Получается, я с вами, с русскими, предаю своих, британцев.

– Мэл, – воззвал я к его гражданской совести, как Роджер давеча взывал к моей, – речь идет о жуликах! Они тайно продают ваши английские футбольные команды русским капиталистам. И налогов не платят! Неужели не понимаешь?

– А все-таки получается, что я русский шпион. Не хочу.

– Да нет же! Это делается в интересах Британии! – Я говорил с пафосом, как агент 007. – Тебя Би-би-си нанимает, английская компания!

– Сейчас все так перепуталось, – сказал Мэлвин, – я даже понимать не стараюсь. Может, Би-би-си уже на ваших работает. А я не стану.

– Мэл!

– Даже не проси, Макс. Мы, британцы, должны держаться заодно.

Он налил себе чайку, разбавил молоком, насыпал сахара. Развернул промасленную бумажку, внутри был бутерброд с колбасой и сыром. Время только близилось к полудню, до ланча целый час, а перекусить-то надо.

– We, Britons, должны помогать друг другу. Если люди получают деньги за футбольный клуб, зачем им мешать. Деньги-то идут в Англию. Пусть лучше два миллиона украдут, зато двести получим.

И я понял, что упрашивать его бесполезно. Дело не только в том, что он англичанин, практичный рыбак из Гримсби. Просто таких людей, как русские, которые охотно продают и предают своих ближних, – не так уж и много на свете.

Фильм не получился, Роджер бросил эту затею. С тех пор продано еще пять английских клубов; говорят, комиссионные были приличные.

Дом англичанина, который именуют крепостью, в реальности довольно чахлая конструкция. В этом я убедился, когда пытался поднять заклинившую оконную раму и рванул посильнее. Рама осталась у меня в руках, и мне пришлось объяснять хозяевам, что я это сделал не нарочно. Как такое нарочно сделать?

Правда, мой друг, поэт Добрынин, по кличке Бункер, однажды на спор вырвал унитаз из кафельного пола московского клозета. Но мы были молоды, задорны и выпили много зубровки. К тому же Бункер – поэт. А тут без особых усилий и рифмоплетства, раз – и вырвал раму из окна. В Англии все держится на соплях – и поразительно, что так долго держится! Демократия, канализация, монархия, человеческое достоинство – тысячу лет стоит, и все на соплях!

Яснее всего эта зыбкая, но привычная скрепа заметна в романах Диккенса, произведениях гениальных: сюжет, как правило, состоит в том, что герой, путешествуя по свету, видит язвы и беды бытия, он преисполнен сострадания; затем герой женится, вступает во владение наследством, и эпилог оставляет его вдали от невзгод. И невольно спрашиваешь: а эти-то, ну, те, которые там, в работном доме, они-то как? Оруэлл объяснял природу шаткого равновесия так: «Британский просвещенный гуманизм требует дать свободу и благосостояние угнетенным, однако английский уровень жизни, а следовательно, наша просвещенность требуют, чтобы ограбление продолжалось». И если отбросить патетику и социальную составляющую этого диагноза, останется обыкновенный бытовой символ: дом вроде бы крепкий, а пол гнилой, начнешь ремонтировать, все и посыплется. Вот и не ремонтируют. И пожалуй, правильно делают – видели мы не раз, что из-за ремонтов случается.

Я люблю Англию и даже полюбил особый английский стиль – стиль легкого разрушения, бесконечного упадка, романтической плесени. Надежное и достойное – это старое и немного рваное. Уважающий себя британец не выйдет в свет в новом пиджаке, общество может решить, что он выскочка или, хуже того, немец. Для соблюдения приличий нужен поношенный пиджак, дырявый башмак, треснутое зеркало, засаленная плита, продавленное кресло. Истый англичанин в чистоте и аккуратности склонен видеть вульгарность. Пусть континентальные рвачи обустраивают свой быт, строят добротные особнячки, вылизывают паркет, чистят сковородки. Подлинный вкус состоит в том, чтобы потертую истлевшую рухлядь подавать, как сокровище.

Однажды в Оксфорде, в Пембрук-колледже, мне неожиданно выделили чистую квартиру со сравнительно новой мебелью. Я даже растерялся – так это было непохоже на старый добрый Оксфорд. Заглянул в ванную комнату, ахнул: чистый кафель, европейский смеситель. Отопление работает – а это уж вообще ни в какие ворота не лезет. Посмотрел, что творится на кухне: чашки сверкают, плита вымыта. Я встревожился. И успокоился только когда сел к письменному столу, и стул рассыпался подо мной на части – он был склеен из кусочков.