Олег Рой - Вдали от рая

– За вечер-то разве с девушкой управишься? – насмешливо поддразнил его Волошин.

Но охранник на шутку не повелся. Покачав головой («Бизнес есть бизнес», – вспомнил Виктор его слова), он твердым голосом произнес:

– Девушка девушкой, а дело делом. На Лизу мне хватит того времени, в которое я буду вам не нужен.

Волошин кивнул, мол, поступай как знаешь. Сейчас он был слишком счастлив, чтобы обращать внимание на всякие мелочи. Он думал только об одном: еще немного, максимум несколько часов – и он наконец-то увидит Веру.

Митенька Волковской происходил из дворянского рода – менее знаменитого, нежели Юсуповы и Шереметевы, зато гораздо более древнего. Его предки уцелели во времена Ивана Грозного лишь благодаря тому, что старались вести жизнь скромную и незаметную – и в последующих поколениях скромность и незаметность вошли в их плоть и кровь. Волковские не стремились занимать высокие посты, не лезли в фавориты государям и тем более государыням. Они не преуспевали на службе, не совершали ратных подвигов и не богатели стремительно, в одночасье, чтобы потом, как это обыкновенно случается, еще более стремительно пасть. Все достояние, которым они располагали, составляло обширное имение на берегу тихой речушки: с добротным господским домом, полудюжиной небольших, но справных деревенек, щедрыми на урожай полями, березовыми рощами и отличными заливными лугами. И благодаря то ли малодетности, то ли практичности владельцев имение это, звавшееся Заречное, не постигла участь большинства родовых гнезд – оно не оказалось раздроблено и растаскано наследниками на куски, а каким-то непостижимым, но счастливым образом сохранилось в веках и процветало.

Любители деревенской жизни, Волковские почти не выезжали в столицы и уж тем паче за границу, жили тихо и уединенно, поддерживая связи лишь с родней да соседями, среди которых обычно и подыскивали мужей дочерям и жен сыновьям. Так продолжалось несколько столетий, вплоть до наступления бурного двадцатого века, с приходом которого в семье Волковских все переменилось. Отец Мити Владимир Львович оказался человеком совсем иной натуры, нежели его предки. Гренадерского роста, шумный, как мельница, он чувствовал себя в высшем свете словно рыба в воде. Сидеть бирюком в своем Заречном – ну нет, это ему не по нраву! В последний год девятнадцатого столетия Волковской похоронил отца и тотчас перевез семейство – жену Софью Григорьевну, двух дочерей, Надю и Любу, и новорожденного сына Митю в Петербург, где стал вести самую блестящую жизнь. Выезды, театры, наряды, балы и обеды, один роскошнее другого… Конечно, все это влетало в копеечку, но Владимир Львович не беспокоился этим, будучи отчего-то уверенным, что имение предков – бездонная золотая жила, которой хватит надолго. А меж тем управляющий уже слал в столицу пространные письма, в которых предупреждал, что надо бы сократить расходы, а то, не ровен час, средства закончатся и Заречное пойдет за долги с молотка…

Митеньки это до поры до времени не касалось. Заря его жизни была отрадна и ничем не омрачена. Любимец родителей и старших сестер, ни в чем никогда не знавший отказа, он рос шустрым и способным, примерно учился в гимназии, удивляя педагогов способностями к наукам. И даже когда дела семьи стали идти все хуже и хуже, Митя сначала не обращал на это внимания.

Настал 1914 год, началась война. На удивление некстати – хотя, казалось бы, разве война может быть кстати? Но для Волковских она грянула уж совершенно не вовремя, поскольку нарушала все их планы. На осень были назначены свадьбы обеих барышень – старшей, русоволосой Надежды, и младшей, белокурой Любушки. Но уже в августе стало ясно, что свадьбу Любы придется отложить – ее жених, офицер гвардейского полка, в первые же дни войны ушел на фронт. А в сентябре грянул выстрел.

Нет, война здесь была ни при чем, боевые действия до Петербурга не добрались. Но рано утром, еще до рассвета, выстрел прозвучал из кабинета, куда тут же сбежалась вся семья. Увидев тело Владимира Львовича, который неловко и грузно распластался на столешнице, прямо под собственным портретом, недавно доставленным от модного художника, маменька осела без чувств на пол. Сестры завизжали. А пятнадцатилетний Митя, застыв, как соляной столп, глядел на край стола, с которого сползала на пол струйка густой темно-вишневой крови и какие-то белые кусочки – одни склизкие, другие более плотные. Посмотреть в упор на то, что осталось от прекрасной, кудрявой папенькиной головы, он так и не посмел.

В народе говорят, что несчастье редко является в одиночку, мол, пришла беда – отворяй ворота. Именно так случилось с Волковскими. Следом за первым выстрелом грянул второй, неслышный: в предсмертной записке папенька сообщал, что вконец разорил свое семейство и не перенесет жизни в бесчестии. Когда эту новость разнесли по всему городу столичные сплетницы, последовали новые несчастья. Сначала жених Нади, клявшийся ей в вечной любви, покинул ее, едва узнав, что она стала бесприданницей. Наденька, до безумия любившая неверного суженого, повторила отцовский грех, наложив на себя руки, только по-женски, бесшумно – приняла крысиного яду. И тут же, следом, случилось еще одно страшное горе. Красавица Любушка, окончившая курсы сестер милосердия, не проработав в госпитале и недели, заразилась тифом и сгорела буквально на глазах.

В ту страшную, все изменившую осень Митя Волковской впервые ощутил состояние, которое стало свойством его на долгие годы: одиночество. Полное одиночество, которое не могли нарушить причитания матери, разом превратившейся из цветущей и молодой еще женщины в дряхлую старуху. Учителя в гимназии стали вдруг избегать спрашивать Митю на занятиях – они игнорировали его, словно одно его присутствие, одно общение с ним способно было причинить несчастье. Гимназические товарищи тоже отвернулись от старого приятеля, еще совсем недавно бывшего душой их компании. Митя стал презирать друзей за то, что в свои пятнадцать или шестнадцать лет они оставались совершеннейшими детьми. Самое страшное, что с ними случалось, – родительская порка за полученный на экзамене «кол» да насмешки прыщавой гимназистки, в которую они, как им казалось, были влюблены. Митя же смотрел на все это свысока. Он как будто мгновенно вырос и с высоты обретенного роста увидел, насколько беззащитен и одинок человек в этом грешном мире. Когда что-то случается с одним, другие не приходят на помощь. Каждый обязан позаботиться о себе сам.

И Митя заботился. Не об одном себе – о маме, для которой он остался единственной опорой. После гимназии его товарищи убегали домой обедать или отправлялись по своим мальчишеским делам, а он, с бурчащим от голода животом, в любую погоду брел с Литейного на Васильевский, с Васильевского на Невский, с Невского на Морскую… Частные уроки приносили небольшие, но столь необходимые в его положении деньги. Там он натаскивал по латыни второгодника, тут подготавливал малыша для поступления в гимназию, здесь подтягивал бывшего одноклассника, завалившего экзамен… На собственные занятия времени оставалось ничтожно мало, но была в этом и положительная сторона: не имея права, как прежде, скучать над учебниками, он приучил свой ум усваивать написанное молниеносно, опираясь не на зубрежку, а на логику. В классе он, борясь с дремотой (постоянное желание спать было не менее сильным, чем чувство одиночества), слушал объяснения учителя, не упуская ни слова. Болтать с друзьями, обсуждать сводки с фронта или фигуру известной актрисы ему было недосуг. Митя Волковской был не так богат, чтобы разбрасываться временем. И так занят, что происходившие в стране события как-то прошли мимо него. Война? Революция? Вторая революция? Да Бог с ними, с революциями, тут зима на носу, а им с маменькой дров купить не на что…