Олег Рой - Вдали от рая

В итоге он окончил гимназию с блестящими оценками и поступил на медицинский факультет. Вообще-то Дмитрия больше привлекали другие науки – история, литература, языки, – но в процессе выбора верх взял здравый смысл. Доходы литератора и историка весьма ненадежны, а доктор – профессия нужная при любой власти.

Учеба в университете пришлась на трудные времена. Гражданская война, голод, лишения, отсутствие самого необходимого… Но это еще больше закалило будущего врача. Вместе с горсткой таких же энтузиастов-студентов он в самые лютые морозы пешком отправлялся через весь город (транспорт тогда не ходил) на занятия, где слушал в нетопленой аудитории лекции кутающегося в шубу профессора, у которого шел изо рта пар, и пытался делать конспекты одеревеневшими от холода руками. Приобретаемые с таким трудом знания увлекали и завораживали. Как многого, оказывается, уже достигла медицинская наука, но сколько еще осталось неизведанного и неизученного! А ведь это самое интересное!.. Особенно манило все то, что было связано с нервной системой, работой мозга, сознанием, психикой. И еще очень хотелось узнать, постичь, разгадать тайну жизни, смерти и старения. Отчего человеческий организм, просуществовав лишь смехотворно короткий срок, какие-то несколько десятков лет, начинает изнашиваться и необратимо деградировать? Ведь есть же на Земле существа, которые не стареют вовсе – акулы, например, или крокодилы. Неужели нельзя исследовать механизм старения и найти способ «отключить» его? Эта тема была чуть ли не самой популярной в их жарких дискуссиях с коллегами, и Волковской разбирался в ней намного лучше других. За страстное увлечение проблемой бессмертия друзья даже прозвали Дмитрия Вечный жид.

Еще больше, чем теория, студента Волковского привлекали практические занятия. В анатомическом театре он не испытывал ни ужаса, ни брезгливости, и воспоминания о кровавом месиве на столе после самоубийства отца его больше не пугали. Как не было и робости перед живыми больными, страха сделать что-то не так и нанести вред. Дмитрий очень быстро научился работать спокойно и хладнокровно, без ненужных эмоций и лишнего сопереживания страданиям пациента, которое может только навредить ходу лечения.

Он по-прежнему заботился о матери, но та так и не сумела оправиться от пережитых потрясений. Софья Григорьевна вроде бы ни на что не жаловалась, но становилась день ото дня все апатичнее, все безразличнее ко всему. И однажды, хмурым мартовским утром, когда Митино обучение в университете уже близилось к завершению, просто не проснулась, тихо скончавшись во сне.

По окончании учебы новоиспеченного доктора Дмитрия Волковского отправили работать в Орловскую губернию. Естественно, это не было его собственным решением – но время было такое, что выбирать не приходилось. Сказано – ехать под Орел, значит, нужно ехать. Иначе могут быть серьезные неприятности… И он отправился в деревню. Надолго ли? Никто этого не знал.

Жизнь в сельской глуши быстро засосала, как болото или зыбучие пески. Он научился сажать картошку, чинить прохудившуюся крышу и собственными руками валить деревья, чтобы запастись дровами. Свободного времени почти не было, все двадцать четыре часа в сутки, за вычетом недолгого сна урывками, уходили на обеспечение выживания и на работу. Бывали недели, когда несколько ночей кряду его вызывали в дальние деревни – к мечущимся в родильной горячке бабам, заходящимся криком от колик золотушным младенцам, стонущим мужикам с запущенными гнойными ранами… Лишь изредка, глядя на разыгравшуюся за окном метель или на дождь, водопадом низвергающийся с крыши, Дмитрий задумывался, и сердце сдавливало тоской. Сможет ли он когда-нибудь вырваться из этой круговерти? Или деревня поглотит его, как поглотила уже до него немало горячих сердец и светлых умов? И всем его мечтам, всем надеждам постичь однажды тайну бессмертия суждено сгинуть, сгнить здесь навсегда? Жизнь в деревне была вязкой, кондовой, перемены, которые принесла с собой новая власть, воспринимались людьми тяжело и неохотно, даже ропот, вызванный голодом и тяготами новой жизни, выглядел каким-то вялым, тусклым, тугим. Или Волковскому так только казалось? Не понимая и не желая понимать того, что происходит в стране, он старался держаться как можно дальше от политики. К счастью, от голода, царившего в те годы, он страдал меньше других – крестьяне расплачивались с ним продуктами, иногда отдавая последний кусок. Раскулачивание и продразверстка сельского доктора не касались. А сам он считал, что его не касается ничего, кроме науки. Ничто иное его не интересовало и не привлекало его внимания.

Случай изменил его – изменил всего, целиком. Но был ли то случай или закономерное стечение обстоятельств? Впоследствии, рассуждая об этом, Волковской приходил к выводу, что случай – воля необходимости. И то, для чего мы предназначены, нас не минует.

В то утро молодой врач был срочно вызван в одну из соседних деревень к зажиточному мужику Ферапонту, которого Волковской ранее немного знал: этот самый Ферапонт держал нескольких хороших лошадей и зарабатывал извозом. По дороге доктору рассказали, что Ферапонта лягнула в грудь норовистая кобыла и что он «дюже плох, аж кончается». Прибыв на место происшествия, Дмитрий с первого взгляда понял, что народные диагносты не обманулись. Ферапонт лежал на сене, задрав черную бороду, и на его бледном, заострившемся лице отчетливо проступало то, что по-латыни зовется «facies hippocratica» – описанная еще великим Гиппократом «маска смерти», несомненное предвестие конца.

– Чего уж там, – бегло осмотрев пациента, Дмитрий грубостью постарался прикрыть беспомощность, – опоздали. Вряд ли помогу чем-нибудь. За попом пошлите…

Исступленный звериный вопль ударился в стены конюшни. Это взвыла жена Ферапонта – круглая сдобная бабочка в платке, повязанном спереди на манер заячьих ушей. Обыкновенно она казалась Волковскому смешной, но отчаяние сделало ее ужасающей и грозной:

– Не хочу за попом! Не дам осиротить наших детушек! Зовите сюда Арину-вдову!

Среди присутствующих пробежал смущенный шепоток:

– Да нешто Аринку? Пожалеешь, гляди!..

– Бога побойся!

– А что мне Бог? – продолжала голосить та, что вот-вот могла стать вдовой. – Чай, не Богу моих детей ростить! Арину зовите! Пусть просит, чего душа пожелает!

Сразу несколько человек отделилось от толпы любопытствующих. Очевидно, пошли звать неведомую Арину.

Волковской, пока суд да дело, продолжал оказывать помощь, в которую сам не слишком верил, однако считал, что, пока больной жив, доктор не имеет права его покинуть. Впрочем, врачебный долг был не единственной причиной его задержки здесь. По совести, он оставался еще и оттого, что очень хотелось взглянуть, что это за Арина такая, которую зовут, когда всякая надежда потеряна.