Олег Рой - Вдали от рая

Волковской ненадолго забылся и открыл глаза, лишь когда оконное стекло порозовело от восходящего солнца. Все вокруг было таким же, как перед тем, как он заснул, – и одновременно все было другим… Не понимая, что же изменилось, и отчего-то чувствуя себя как мальчишка-именинник, которому грядущий день готовит кучу подарков, Дмитрий встал и подошел к висевшему на стене зеркалу…

…И не узнал себя. Как замечательно он выглядит, точно сбросил добрый десяток лет! Разгладились морщинки у глаз, стали румяными и тугими щеки, волосы сделались гуще и приобрели прежний русый цвет, без уже ставших привычными седых волос на висках, небольшие, но заметные залысины надо лбом исчезли… Волковский испуганно оглянулся на кровать соседа. Если с ним, Дмитрием, произошло такое превращение, то что же случилось с Иннокентием? Жив ли он?

Судя по издаваемому храпу и затрудненному дыханию, Федяев был жив. Правда, лицо его приобрело нездоровый сероватый оттенок – но это могло объясняться не потерей энергии, а случившимся накануне тяжелым опьянением. Никаких других изменений в спящем заметить было нельзя, и у Дмитрия не оказалось никакого желания дожидаться его пробуждения. Подхватив собранные еще с вечера вещи, он вышел из палаты и поспешил покинуть санаторий, стараясь по возможности не встречаться с теми врачами и обслугой, которые знали его в лицо.

В Ленинград Волковской возвращался не без тревоги в душе. Несмотря на отсутствие семьи и уединенный образ жизни, он все равно вынужден был регулярно общаться с какими-то людьми – ассистентами, прислугой, постоянными пациентами. Что они скажут, увидев его, как воспримут его чудесное превращение, не заподозрят ли неладного? Но, на его счастье, все обошлось. Так уж устроен человек по своей природе, что занят в основном только собой и мало обращает внимания на других. Весь эффект от возвращения помолодевшего Волковского свелся к нескольким комплиментам его внешнему виду и паре непродолжительных бесед о пользе лечения в южных санаториях.

После удачного эксперимента Дмитрий чувствовал себя окрыленным и действительно как будто заново родившимся. Никаких проблем со здоровьем, никакой усталости или хандры! У Волковского необычайно повысилась работоспособность – притом что снизилась потребность в сне: стало достаточно трех-четырех часов отдыха, а все остальное время он бывал бодр и полон сил.

Спустя несколько месяцев после возвращения из Сухуми в его жизни произошло еще одно важное событие, которое Дмитрий воспринял как некий знак свыше. Заглянув по давней своей привычке в антикварный магазин на Невском, он вдруг увидел в дальнем углу новинку – портрет мужчины. Вгляделся – и ахнул. Перед ним был портрет его отца, тот самый, висевший над столом в кабинете, где так трагически оборвалась жизнь Владимира Волковского. После его самоубийства мать приказала снять портрет со стены, ей было слишком тяжело его видеть. Работа модного художника перекочевала в чулан, а потом исчезла вместе со многими другими вещами, пропавшими, когда Волковские спешно покидали проданный за долги особняк и перебирались в дешевую квартирку… И вот теперь, спустя столько лет, портрет отца вернулся. Дмитрий, не торгуясь, тотчас выкупил его и повесил в собственном кабинете. Он не сомневался – подобное стечение обстоятельств не может быть случайностью. Это знак того, что он на верном пути. И теперь отец – веселый, пышноволосый, полный сил и любви к жизни – постоянно наблюдал за каждым его шагом.

Единственным негативным последствием эксперимента стал странный голос, который вдруг начал слышать Волковской, когда оставался один. Сначала невидимый собеседник, в диалог с которым он невольно втягивался, беспокоил и даже пугал Дмитрия. Но постепенно он смирился с его существованием, привык к нему и даже пришел к мысли, что рад ему. «Эти разговоры забавляют меня», – говорил он сам себе.

Было такое чувство, что вместе с жизненной энергией Волковской получил от донора и добавочную порцию удачи. На дворе были трудные, более того, страшные времена арестов, репрессий и массового полуосознанного ужаса. Вот уже много лет люди из окружения Волковского внезапно исчезали один за другим, преимущественно по ночам. Но его самого эта участь как-то миновала – возможно, благодаря тому, что Дмитрий не полагался на судьбу, а очень активно, хоть и тайно, сотрудничал с «органами» – и как профессионал, и как «гражданин». Собственная свобода, собственная жизнь (в том числе и как часть бесценного научного эксперимента) были для него необычайно ценны, и, спасая их, он не гнушался ничем – ни доносами, ни клеветой, ни предательством тех, кто еще вчера считал его порядочным и надежным человеком.

Волковскому очень хотелось повторить эксперимент, но он понимал, со сколькими сложностями это сопряжено. Дело было не столько в трудностях его проведения (это вопрос решаемый), сколько в возможных последствиях. Весьма вероятно, что следующий опыт – если, конечно, пройдет успешно – еще больше омолодит его. Однако сорокалетний профессор, выглядящий как двадцатилетний юнец, будет слишком подозрителен… Нужно было срочно что-то придумать. Самым разумным представлялось начать новую жизнь, обзаведясь документами человека необходимого возраста. Но как это сделать, Дмитрий понятия не имел. Связываться с криминальным миром, чтобы раздобыть фальшивый паспорт, он боялся, идея подкупить с этой же целью представителя власти выглядела еще более опасно.

Проблема разрешилась с приходом войны. В первые же дни после вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз профессор Волковской вместе со многими своими коллегами отправился на фронт – врачи на поле боя необходимы ничуть не меньше, чем боеприпасы. На передовой пришлось работать еще тяжелее и напряженнее, чем когда-то в сельской глуши, и Дмитрий не переставал удивляться произошедшим с ним переменам. Оказывая первую помощь, проводя операции разной степени сложности, отрезая, зашивая, перебинтовывая, он одновременно, как истинный исследователь, наблюдал за собой как будто со стороны, анализировал собственные эмоции и физическое состояние и отмечал, что на удивление вынослив и работоспособен, при необходимости может несколько дней обходиться без сна и еды. В то же время его чувства как-то притупились. Он не испытывал ни радости, ни печали, не ощущал ни удовлетворения, когда удавалось спасти тяжелораненого, ни досады или горя, когда пациенты умирали у него на руках. Не было, как ни странно, и страха собственной смерти. Доктор Волковской отважно лез под вражеский огонь, но фашистские пули и снаряды обходили его стороной, точно отскакивали. «Как от заговоренного» – эти слова, произносимые когда в шутку, а когда и всерьез, он слышал множество раз…