Нацуо Кирино - Хроники Богини

На следующий день вечером мать дала мне корзинку из листьев ливистоны. Плетение было таким плотным, что невозможно было разглядеть, что находится внутри. Но как только я взяла корзинку в руки, голова у меня закружилась от вкусного запаха. Мать не велела мне заглядывать на кухню, и я играла во дворе, пока она готовила еду. В одной посуде, видимо, была жидкость, о чем я догадалась по всплеску при раскачивании корзинки, — не иначе как суп из морской черепахи или морской змеи; ароматный запах, вероятно, от пойманной в далеких морях, засушенной и поджаренной рыбы; что-то тяжелое — наверняка моти, завернутые в листья альпинии и приготовленные на пару из той самой горстки риса, что привезли мужчины из плавания.

Мне таких яств никогда пробовать не приходилось. Пожалуй, как и большинству жителей нашего острова. И я, и моя мать, и все остальные постоянно голодали. Так как остров был маленьким, то и количество природных даров, пригодных для еды, было ограничено. Прокормиться было непросто. Когда случались сильные бури и несколько человек умирало от голода, то ничего необычного в этом не было. Именно нехватка еды была основной причиной того, что мужчины уходили в море и подолгу не возвращались. Мне было стыдно, но в глубине души я завидовала Камику. Я завидовала тому, что она могла есть все эти лакомства каждый день.

Прижимая к груди корзинку, которую мне дала мать, я стояла перед маленькой хижиной недалеко от леса, где находилось Кёидо. Поблизости слышался плеск волн — от хижины госпожи Микура тропинка шла прямо к мысу. Внутри бабушкин голос произносил молитву. За ним вторил чистый милый голос Камику. Пока я прислушивалась, я запомнила слова и невольно стала бормотать себе под нос молитву:

— Кто там? — узнала я строгий голос госпожи Микура и втянула голову в плечи. Открылась дверь, и госпожа Микура вышла во двор. Увидев меня, она на долю секунды прищурилась. Хотя в тот день, когда отмечали день рождения Камику, она и была со мной строга, сегодня ее взгляд был преисполнен доброты. Так бабушки смотрят на своих внучек. Я вздохнула с облегчением и стала оправдываться: — Госпожа Микура, старейшина острова поручил мне приносить еду для Камику.

Передавая корзинку, я заглянула в полутемную комнату. Камику, выпрямившись, сидела на деревянном полу. Услышав мой голос, она обернулась, радостно заулыбалась и помахала мне своей маленькой ручкой. Засмеявшись, я тоже помахала в ответ, но госпожа Микура захлопнула дверь.

— Спасибо за работу, Намима. С завтрашнего дня просто оставляй корзинку перед дверью. А вот корзинка со вчерашней едой, которую Камику не доела, по дороге домой выброси все с мыса в море. Если откроешь и съешь, будешь наказана. Ни в коем случае не делай этого.

Взяв корзинку, я прошла через заросли пандана и фикуса и вышла на край мыса, где по земле стелился пемфис. Внутри корзинки, и правда, была еда. Я была голодна, и соблазн съесть остатки был велик, но госпожа Микура строго-настрого запретила это делать. Я перевернула корзинку и вытряхнула ее содержимое в море. Со страхом заглянула я в пропасть. Остатки еды еще некоторое время были видны среди пенистых волн, пока, в конце концов, не пошли ко дну.

«Какое расточительство!» — подумала я, но что поделаешь, таким был приказ бабушки и матери. Изысканные яства, предназначенные Камику, превратились в простые отбросы. И все же домой я возвращалась в хорошем расположении духа, напевая песенки, — по крайней мере я смогла увидеть Камику живой и невредимой.

Ребенком мне редко приходилось ходить вечером одной по острову. По дороге домой — а дом наш находился неподалеку от южного побережья — я со страхом поглядывала по сторонам: вот белый обрыв, освещенный полной луной, вот тень черного паука, свисающего с ветки шимы. Теперь мне предстояло ходить по этой дороге изо дня в день, и, наверное, когда-нибудь я к ней привыкну, но сегодня ночной пейзаж пугал меня.

На берегу в лунном свете показалось что-то напоминающее человеческую тень. Может быть, кто-то из моих родных забеспокоился и вышел мне навстречу? Я было побежала, но тут же остановилась. Человек был мне незнаком. Это была женщина с распущенными длинными волосами, одетая в белое кимоно. Формы ее тела были округлыми, кожа белоснежной. Я уже собиралась позвать: «Госпожа Микура!», но промолчала. Фигурой они и правда были похожи, но это был другой человек. Женщина заметила меня и ласково улыбнулась. На острове, где проживали всего двести человек, этой женщины я никогда не видела.

«А не богиня ли она?» — мелькнуло у меня в голове. Я так разволновалась, что руки у меня покрылись мурашками. Я стояла как вкопанная, а женщина между тем пошла в море и растворилась в темноте. Так я встретилась с богиней. И она даже ласково улыбнулась мне. Я была на седьмом небе от счастья и благодарила в душе старейшину и госпожу Микура за то, что они дали мне такое поручение. Богиня мне больше не являлась, но эта встреча стала моим важным секретом и помогала справляться с моим непростым заданием.

Не пропуская ни единого дня, я стала носить еду к хижине недалеко от Кёидо. И в те дни, когда палило солнце, и когда дул сильный ветер, и в бурю, и в проливной дождь. К моему приходу корзинка, принесенная мною за день до этого, стояла перед грубо сколоченной дверью. Несмотря на то что яства эти никто не имел права есть, и несмотря на то, что мать и наши родственницы вкладывали всю душу в приготовление блюд, Камику почти не притрагивалась к еде. По дороге домой я выбрасывала остатки пищи с обрыва. Догадываясь, что госпожа Микура услышит, выполнила ли я ее указание или нет, по всплеску воды, я всегда следовала ее наказу.

Одного я не могла понять: почему госпожа Микура не ела все эти яства? Хотя эта мысль и не давала мне покоя, я почему-то не решалась спросить у матери. Не решалась, может быть, потому, что мне казалось, это как-то связано с тем, что я была «грязным существом».

Через год мне представился случай лишь на мгновение увидеть Камику. Вечером тринадцатого августа на острове возносили молитву за благополучное плавание. Камику сидела вместе с госпожой Микура перед алтарем и сосредоточенно смотрела на нее, пока та возносила молитву: