Вера Копейко - Лягушка под зонтом

Женщины покидали его – каждая по своей причине. В их число он включал мать, Наталью Петровну, бывшую жену. Никого из них он не хотел извинить. Даже Наталью Петровну, которая умерла. Зачем умерла? Почему? Ведь она ему нужна. Она единственная женщина, которая ему нужна была всегда.

Никита сложил руки, он почувствовал, что волосатая грудь взмокла, сквозь майку проступала колючая влага.

Меньше всего его огорчил уход жены. Опыт с ней научил быть настороже с женщинами.

– Я хочу жить по правилу левой руки! – кричала она. Ее голос казался ему истончившимся от постоянного раздражения, похоже, он ввинтился в память навсегда.

– Что ты имеешь в виду? – спрашивал он с неподдельным любопытством. – Когда правая рука не знает, что делает левая?

Сказал и испугался, что жена расценит его слова как насмешку – уже в первый месяц совместной жизни Никита понял, что Маша не различает тонкости интонации.

Но не важно, успокаивал он себя, это не всем дано. Как не всем подарен природой, к примеру, музыкальный слух. А его учитель музыки говорил, что даже без музыкального слуха можно стать поп-звездой. Потому что каждый чувствует ритм, поскольку сама жизнь ритмична. Никита поначалу старался перевести разговор с женой на шутку, полагая, что она тоже доступна каждому.

Но он ошибался.

– Во-от! – взрывалась она. – Где ты жил, замшелый юноша? Ты не знаешь ни-че-го! – Розовая сверкающая полоска губ перечеркнула узкое лицо. – Объясняю, – ярилась она, – жить по правилу левой руки означает: приходишь в ресторан и заказываешь еду по названию блюд. Они слева. – Ее губы нырнули «под воду», превратились в тонкую белую полоску. Предельный накал злости. – Не по цене, которая справа.

– Понял. – Никита соглашался легко, предощущая скорый разрыв. – Я подскажу тебе другой вариант, еще лучше. – Он заметил, как дернулась тонкая шея жены. Стаканного цвета глаза тускло блеснули. – Некто приглашает тебя в дорогой ресторан, тебе дают меню, в котором только названия. А ему, этому Некто, вручают меню с ценами.

Губы выпрыгнули наружу, слегка раздвинулись. Было ясно, что жена не сумела справиться с изумлением.

– А ты откуда знаешь?

Никита пожал плечами.

– Мой отец, это ты помнишь, я уверен, – он растянул губы в улыбке, – был весьма известным ученым. Он брал меня с собой в Европу. – Он помолчал, потом шумно вздохнул. – Жаль, он уже умер. Иначе взял бы и тебя. – Она хмыкнула. – Ты ведь не отказалась бы, правда? – Он подался к ней.

От нее пахло резко, чрезмерно. Он перестал дышать, опасаясь аллергии, – запах дезодоранта не сочетался с ароматом туалетной воды, они, казалось Никите, валтузят кулаками друг друга. Он много раз объяснял жене, что следует покупать ароматы одной линии. Но что он мог сделать?

– Так вот. – Жена шумно вздохнула. – Я хочу одеваться в бутиках. Я хочу путешествовать по миру. А ты... ты просто неудачник.

Никита кивнул:

– Да. Я неудачник.

– Ты никогда не выберешься из своего дерьма! Тебе уже столько лет! – Ему показалось, что набрякшие веки, подведенные зеленым, не удержат глазные яблоки, и они выкатятся и упадут ему под ноги – так старательно Мария пыталась выразить свое возмущение. – Мне надоело горбатиться на работе... Мне...

Он не спорил. Хотя мог бы. Зачем? Мария говорила на самом деле не с ним, а с собой. Она хотела убедить себя, что самое правильное для нее – уйти от него. Значит, есть к кому. Никита прислушался к себе. Внутри все спокойно, ему все равно.

Он бросил взгляд на шкаф с зеркалом между дверцами, в котором отражался буфет. Вся мебель в доме – из прошлого, еще дед покупал. Он подумал, что вещи жены внедрились в дом инородным телом, как и она сама. Наверное, сейчас она примется выкидывать их из шкафа, втискивать в дорожную сумку?

Пропутешествовав взглядом от шкафа к окну, возле которого она стояла и смотрела на новоявленную гостиницу напротив, он заметил темный холмик возле двери. Ого, да это сумка на колесиках. Маша уже все собрала.

Он посмотрел на нее. Лицо замерло в напряженном ожидании. Чего? Звонка, чего же еще? Некто позвонит, она вцепится в пластиковую ручку сумки и укатит на двух худеньких колесиках из его жизни навсегда.

Он помнил внезапный ожог. Никогда в его желудке не вспыхивало пламя такой силы. Казалось, его языки сравнимы с протуберанцами на Солнце – было время, он занимался в астрономическом кружке в Планетарии. Ему захотелось лечь на диван, свернуться калачиком, придавить эти языки своим немалым весом, не дать растечься по всему нутру. «Уходи скорей!» – хотелось ему крикнуть. Он чувствовал, что бледнеет.

Никогда, никогда больше он не женится! По крайней мере пока она – неизвестная она – не родит ребенка! Но, поспешил он добавить к своей клятве важную деталь: до тех пор, пока он не будет уверен, что ребенок его!

Боль раздирала все внутри. Казалось, она проделала дырку в слизистой оболочке желудка и грызет его плоть. Да уходи же ты!

Боль отнимала силы. Наконец зазвонил ее мобильник. Он всегда вздрагивал от звонка. Мария записала кошачье мяуканье. «Это так необычно!» – веселилась она. А Никита, услышав звонок впервые, кинулся открывать дверь – проверить, не сидит ли под дверью кошка.

– Итак, – выдохнул он через силу, – ты пошла?

Никита выпрямился. Боль начала растекаться снова, он умолял ее убраться в уголок желудка, побыть там, пока Мария не уйдет. Он обещал своей боли заняться только ею, утишать ее, задабривать, носиться с ней. Он был даже благодарен ей сейчас за то, что она переключила его мысли и оттянула его силы на себя.

Эта сцена расставания благодаря боли оказалась весьма мирной.

– Счастливо, – сказал он женщине, чужой ему во всем, причем с самого начала...

Но почему он вспомнил сейчас об этом? Все произошло не вчера, не позавчера и даже не намедни. Тоска по женщине? Его гостья напомнила ему о том, что о женщине можно тосковать? Он всегда знал как, где, с кем утолить физиологическую боль. Это просто сделать в Москве. Но сейчас его одолевало иное чувство.

Может ли такое быть, что, вспоминая, он предупреждает себя от какого-то шага? Который готовит, не давая себе в том отчета?

Никита прошелся по комнате уже в который раз. Он поймал себя на том, что пытается уловить запах только ушедшей отсюда женщины.

Он узнавал аромат шоколада, чая, ее дезодоранта с цветочным оттенком или парфюма. Чего-то горько-цветочного, этот запах привлекал, хотя не был изысканным.

От его матери всегда пахло тонко и... прозрачно, если это слово можно применить к запаху. От Натальи Петровны – удивительное дело – почти ничем. Ничем? Разве? От нее пахло чем-то особенным, чего не продают в магазине.

Но чем, интересно? Он вдруг озаботился неожиданным вопросом.