Вера Копейко - Лягушка под зонтом

Никита кивнул:

– Понимаю. Люди бежали, спасались и бросили его.

– Тогда, может быть, оцените? – быстро спросил Мазаев.

– Постараюсь. Но тогда... приходите ко мне домой. Я должен посмотреть аукционные каталоги.

Мазаев уложил фигурку в рюкзак, точно так же, как прежде, повесил его спереди, а сверху надел черную куртку и застегнул молнию до самого подбородка.

Никита наблюдал за ним. Видимо, в его взгляде Мазаев уловил что-то, о чем не догадывался сам Никита.

– Как будто на сносях, а? – Мазаев подмигнул. – Так я зайду к вам. – Он взял протянутую карточку, на которой Никита красным фломастером написал адрес.

– Пожалуйста, сегодня вечером. В половине девятого, не раньше. Я здесь до семи, а потом своим ходом.

– Непременно, Никита Тимофеевич. Благодарствую.

Мазаев ушел, Никита смотрел в открытую дверь ангара. Круглая фигурка катилась через пустырь к автобусной остановке, унося на себе другую фигурку, бесценную.

Появление Мазаева расшевелило то, что, казалось, он плотно утрамбовал. Может, на самом деле Владилен Павлович явился сюда как сказочный Мазай? Чтобы вывезти его из стоячей жизни?

Никита встал, прошелся в дальний конец ангара, лавируя между картонными коробками с надписями на боках – станция отправления, станция назначения... Зонтики, зонты, зонтищи...

Мазаев оставил после себя что-то, от чего Никита хотел отмахнуться. Ага, насмешливо уколол он себя, засунуть в какую-нибудь коробку, да? Или нет, он не оставил, он высвободил что-то в нем самом. Оно уже пришло в движение? Оно гонит его, заставляет ходить по ангару?

Никите казалось, ангар наполняется людьми: из спрессованного прошлого явились отец, Наталья Петровна, мать. Кто следующий?

Внезапно Никита остановился – на его пути возник мужчина. Его дед. Он никогда не видел его живым, только портрет на стене – всегда. На нем он в серой шляпе с полями, с улыбкой всегдашнего победителя. Такую улыбку он передал своему сыну, отцу Никиты. Но отец ее унес с собой, в мир иной. Он не успел научить Никиту так улыбаться.

Внезапно изнутри поднялось странное чувство. Он не знал его за собой. Неужели протест? Ему хотелось засмеяться: да ну вас – всех, кто из прошлого. Что мне до вас? Вы прожили свою жизнь, справлюсь и я со своей как-нибудь.

Никита попробовал раздвинуть губы, но они не подчинились – кожа на нижней губе, пересохшая от сухого воздуха ангара, лопнула. Никита лизнул ее, почувствовал вкус крови.

Боль всегда возвращает к реальности. Даже такая незначительная, как эта. Губы плотно сложились, нет у него причин сиять, как начищенный самовар. А тем более смеяться над предками. Они преуспели, ему с ними не сравниться.

Его дед, в двадцатые годы преподаватель Московского университета, историк, обнаружил на севере Урала то, чего не должно там быть. Поскольку ученые в то время и много раньше считали, что нет и быть не может деревянных скульптур в православной церкви.

Но он нашел одну из них в старой часовне в лесах Урала – фигуру Христа с лицом татарина.

Никита знал эту историю: дед писал в своих статьях, как он пришел в местную администрацию, как объяснил комиссарам, что это – настоящее открытие. Для них – тоже. Они распорядились перенести фигуры в музей.

Дед призвал на помощь студентов-историков, они собрали сто двадцать две скульптуры в уральских лесах. Местные власти распорядились отвезти их в Пермь, в музей. На пароходике, хлюпающем колесами по мелководным осенним речкам, а потом по Каме, лихой капитан доставил в Пермь сокровища, удивившие, но пока еще не оцененные, – даже сам дед, похоже, не знал точно, что он нашел.

Следом за дедом в леса Урала отправился отец Никиты. И ему открылись чащи и урочища. И он нашел скульптуры, которые, как шутил отец, «вошли в возраст» уже после деда.

Никите полагалось совершить «третье хождение» по стопам знаменитых предков. Он был готов, но...

Никита почувствовал, как защемило сердце. Он взглянул на себя со стороны, и ему показалось, что лицо его похоже на печальные и недовольные лица пермских скульптур. Но разве может быть у него иное лицо? В его-то обстоятельствах?

Никита быстро пошел к холодильнику, вынул бутылку воды. Он баловал себя, покупая французскую минеральную воду «перье». Мать приучила его к ней. Она вообще считала, что важнее воды для человека нет ничего, поскольку водой человек полон, а значит, жив ею. Может быть, поэтому она осела на берегу океана...

Никита налил в стакан пузырящуюся воду из зеленоватой бутылки. Он любил эту, с лаймом, а не лимоном. Может быть, потому, что этот мелкий темно-зеленый фрукт отсылал его мысленно в такие дальние края, где можно потеряться... Ему всегда хотелось потеряться...

Он выпил воды, вернул бутылку на место, снова уселся за свой стол. Который день подряд никто не приезжал за зонтами. Стояли сухие дни лета, зонты никому не нужны.

Может быть, закрыть ангар, поехать домой? Его хозяин за границей, в своем доме на Кипре. Но разве он...

Да может он все, черт возьми!

Внезапная злость подтолкнула. Никита вскочил со стула, сдернул серую ветровку с рогатой вешалки. Она качнулась, собираясь упасть, но он подставил ей плечо, она удержалась на ногах. Какого черта он сидит тут? У него в шкафу дома столько всего, что стоит предложить... тому же Мазаеву, и ему не надо ни на кого работать!

Ага... Вон как! Мазаев, да?

И пускай Мазаев! А если захочет, он найдет десяток таких Мазаевых!

Никита натянул ветровку, точно так, как его гость, подтащил собачку молнии к самому подбородку. Крупное тело напрягло ткань, она обхватила его плотно, как подобранная по размеру перчатка.

Он закрыл ангар на ключ, связка громыхнула, падая в сумку.

Никита заметил, как японский пикап «Л-200» повернул на подъездную дорогу к ангару, но даже не обернулся, чтобы посмотреть, к нему или нет. Черт с ним. Похоже, Мазаев, сам того не зная, снял его с кочки в половодье, как зайца...

Никита закрыл за собой входную дверь, дернул молнию, на ходу выбрался из рукавов, бросил ветровку на кресло, по-старинному обтянутое бледно-голубоватым поплиновым чехлом. Она легла черной тучей на светлом небе.

Прошел в кабинет, вынул ключ из шкатулки с разным мусором – так он называл все, что сбрасывал туда не думая. Открыл замок стенного шкафа.

Вот они, печальные сидельцы-затворники из прикамских лесов. Христос с восточным лицом – узкие раскосые глаза, высокие скулы. Рядом – Никола Можайский, но лицо у него такое же широкое, и в нем, как говорят, проглядывает татарин.

На самом деле это языческие идолы под христианским обличьем. Они появились в ответ на запрещающий указ 1722 года иметь скульптуры в церквях. Как часто находится ответ на приказ, хотя должен бы – на вопрос, но это уже из области рассуждений другого свойства, одернул себя Никита.