Вера Копейко - Лягушка под зонтом

Никита отвернулся от нее. Ему хотелось смеяться. В какие игры играешь, Дроздов-младший?..

Потом он натолкнулся на взгляд немолодой женщиной. Она следила за ним? Скорее всего это заметно по губам, они сложились в полуулыбке – люди в метро не улыбаются ни с того ни с сего. Женщина быстро отвернулась, уставилась на рекламный плакат, который обещал научить всех и каждого зарабатывать на фондовой бирже.

Никита знал, сейчас она снова повернется, он уже привстал с места, как будто Наталья Петровна прошептала ему на ухо: «Никита, уступи...»

Женщина повернулась, вскинула брови, как будто ей сообщили, что ее акции мгновенно поднялись в цене. Но потом сошлись вместе – сейчас уступают место только очень старым или очень больным.

Никита догадался и, чтобы успокоить ее, тихо шепнул:

– Я выхожу.

Она засмеялась и также тихо ответила:

– Спасибо.

Никита стоял перед дверью, в темном стекле отражалась сидящая на его месте женщина, на коленях она держала сумку. Из нее торчала голова... щенка.

Обернулся и увидел – не только он, все смотрели на рыжего песика. Он зажал в зубах палочку. Похоже, дама с собачкой гуляла в парке.

Никита снова скользнул по лицам. Только что они были не более живые и теплокровные, чем лица пермских идолов, но, разглядывая щенка, ожили. Он такой настоящий, такой живой, естественный.

Щенок, купаясь во всеобщем внимании, высунул лапу, Никита увидел и ахнул вместе со всеми. Лапы – словно от другой собаки – большие, бело-серые. Капризный по-детски, он уронил палочку. Молодой человек кинулся и поднял, протянул щенку. С какой готовностью он сделал то, чего не делал, может быть, никогда прежде, – услужил ближнему.

А еще заметил Никита: все, кто жевал жвачку, перестали. Значит, если хочешь завоевать чье-то внимание, а то и сердце, приди к нему с собакой? Или... достань лягушку? – Губы сложились в улыбке.

– Она ваша, – сказала ему тогда Ольга, протягивая сачок. – Делайте с ней что хотите.

А он хотел одного: кинуть ее обратно, чтобы Ольга снова вынула ее. Потом еще... Он стоял бы рядом, не отрываясь смотрел на нее... Рассматривал брови, тонкие, коричневые, ее рот, полный и гладкий. Шею, которая едва виднелась над высоким воротом водолазки, обтягивающей круглую грудь. Высокую. Как у Натальи Петровны, к которой он прижимался с нежностью. Утыкался носом.

Ей двадцать семь, он не сомневался. Ему уже было столько, он знает. Возраст легко угадать по словам, которые в обиходе у людей одного возраста.

Между прочим, подумал он, Ольга никогда не вышла бы на улицу с сумкой из-под нижнего белья.

Никита улыбнулся, озадаченный собственной уверенностью и беспричинной гордостью.

Он стоял на эскалаторе, поднимаясь вверх из подземелья, когда в кармане зазвонил мобильный телефон. Звонок был простой, без музыки и смеха. Он не раздражал, но иногда Никита пропускал звонки – к обыденным звукам привыкаешь. Но он ждал звонок.

– Никита, здравствуйте. Это Ольга. – Как будто он мог не узнать! – Я готова привезти фотографию.

– Тогда ко мне домой, – быстро сказал он и покраснел.

– Хорошо. – Она не спорила. – Как я вас найду?

– Элементарно, – ответил он. – Улица Тверская...

– Все поняла, – сказала она. – Буду в восемь.

– Имейте в виду, во дворе машину не поставить.

– Приеду на метро.

Он закрыл крышку телефона и засмеялся. Осмелел, Дроздов. Думаешь, нужен штурм и натиск?

Дома он прошелся по комнатам, пытаясь взглянуть на них сторонним взглядом. Поморщился. Квартира совсем одряхлела. Идолы в шкафу кажутся моложе.

Никита открыл дверцу шкафа, увидел пермских богов. Он сощурился и внезапно решил признать то, в чем в общем-то не сомневался: этот, с лицом, похожим на лицо отца, подделка. Все в порядке, Никита Дроздов, сам знаешь, что отец и дед по своему складу были авантюристы...

Ольга приехала вовремя. Сбросила куртку ему на руки и дернула молнию сумки.

– Погодите, Ольга, отдышитесь, – попытался успокоить ее Никита. Но его собственные руки дрожали.

– Я приехала в лифте. – Она подняла на него серые глаза. – Не бежала по лестнице.

– Пойдемте. – Никита взял ее за руку, как когда-то брала его Наталья Петровна. – В прихожей перегорела лампочка, – придумал он на ходу, чтобы этот жест не показался ей слишком вольным. На самом деле ему нестерпимо захотелось прикоснуться к ней, почувствовать своей ладошкой ее. Не прикасаться пальцами к пальцам, а всей рукой. В таком жесте больше доверия.

Ольга быстро посмотрела на него, но руку не отняла. Ему показалось, или на самом деле она плотнее прижала свою ладонь к его? Почему он не попытался обнять ее? Сегодня этим не удивишь ни одну женщину – подумаешь, обнял. Если бы даже уложил в постель, то не всякую смутил бы. Даже если бы сдернул с нее юбку... Он так делал, он знает...

Но с Ольгой ему хотелось вести себя не так, как с любой женщиной. Она другая. Она оттуда, где все не так... Где даже день и ночь другие, а это значит – люди тоже. Не надо спешить.

Он увидел, как заалела ее щека, обращенная к нему, сильнее вжал свою ладонь в ее. Ольга тихо засмеялась. Потом он отнял свою ладонь, перехватил пальцами запястье. Подушечками пальцев уловил пульс – частый, быстрый. Пальцы медленно поползли вверх по руке, под рукав. Он был широкий, его пальцы добрались до локтевой ямки. Там замерли. Он вжался боком в ее бедро.

Ольга не смотрела на него, но ее нога не отстранялась от его, притиснувшейся к ее ноге, прикрытой тонкой юбкой. Это хорошо, что женщины снова стали носить юбки, подумал он.

– Я покажу вам мой дом, – тихо сказал он. – Покажу все, что в нем есть. Такое, чего нет нигде больше.

– Он у вас как музей? – спросила Ольга полушепотом.

– Ага, – засмеялся Никита. – Я в нем смотритель.

– Как бабушки, которые сидят в музеях? – Ее голос звучал увереннее. – Когда я вхожу в пустой зал, не знаю, здороваться с ними или нет.

– Вы не знаете, как их воспринимать? Как выставочный экземпляр или как живого человека?

– Наверное, – кивнула она.

– Как же вы поступаете? – Ему стало любопытно. Он узнал себя.

– Здороваюсь, если на меня смотрят.

– На вас наверняка смотрят. – Никита поднял руку, убрал с ее щеки светлую прядь, она упала на плечо.

Ольга рассмеялась, но сделала вид, что не обратила внимания на его хозяйский жест.

– Смотрят потому, что все остальное они уже видели, – сказала она.

Никита хотел признаться, что тоже смотрел бы на нее, что готов смотреть всю жизнь. Но это прозвучало бы совсем глупо. Как его детский крик, который он запомнил навсегда: «Мама, не уходи! Останься со мной!» А она все равно уходила...

– Давайте займемся делом, – сказала Ольга. – Я привезла фотографию. Времени очень мало.

– Да вы командир, – усмехнулся Никита. – Можно подумать, вы сами принадлежите к этим атабаскам. Но ваши краски – лицо, волосы, веснушки, наконец. – Никита покачал головой. – Ох, простите, видимо, ваш... близкий человек принадлежит к этому роду.