Григорий Ряжский - Дети Ванюхина

Шурка — то подмечал, то нет: зависело от причин появления в поселке. Из трех раз два выпало отсиживаться дня по три-четыре. Тогда не замечал ничего, ни запаха не чуял, ни прочей красоты не усекал, а был все время дерганый и на звуки остро так реагировал, даже на собачий лай и мотоциклы. Зато последний раз приехал без причины, так просто, что-то хорошее, надо думать, получилось по приборостроительной службе. Матери дома не было, не вернулась к тому времени из Пушкина. Так он с порога к ребенку нос сунул, к Милочке, и та первый раз не шарахнулась от чужого дяди, а внимательно исследовала пришельца и руку потянула навстречу, признала за своего. Нинку поцеловал потом уже, весело так и звонко, не по-настоящему, но разволновалась она так, будто это было по-настоящему, и тут же у нее образовалась ямка под правой ключицей, втянулось что-то вовнутрь, — со стороны шеи, одним резким движением, мгновенно долетевшим из телесной глубины. И ямка эта несколько раз подряд наполнялась и опускалась на прежнее место, как будто пульсировала, и девушка почувствовала, как мелко-мелко задрожала внезапно под коленкой жила, не жилка какая-нибудь, а самая толстая и главная жила, вся целиком и тоже справа, как и ямочка. Потом она догадалась, вспоминая этот момент, почему справа — потому что напротив сердца, так решила.

В тот раз Ванюха презентовал ей кофту цвета бордо из настоящего ангорского мохера, объяснил, — импортную. Нинка в полукоматозном от счастья состоянии вытянула пушистую волосинку и тут же измерила ее угольником, демонстрируя этим поступком благодарность, так как слышала, что длиннее и пушистей шерсти, чем ангорка, нет на свете. Получилось восемь сантиметров. И тогда она, не веря еще в происходящее, расплакалась от всего, что случилось в эти короткие минуты: от пульсаций этих своих телесных, от подарка невиданного, от Милочкиного к Шурке приветливого жеста. Она стояла перед единственным в семье Ванюхиных мужчиной с кофтой в руках и рыдала, а ямочка под ключицей продолжала подниматься и опускаться, и Шурка на этот раз невольно получившийся сигнал приметил, ямочку эту, маячок. Тогда он подошел к Нинке, взял ее за плечи в неловкой попытке утешить, нагнулся над маячком и прикоснулся к нему губами, а потом вжался туда сильней, как раз в тот момент, когда ямочка наполнилась очередным ударом изнутри, и втянул губами немного в себя, но не сухо, с воздухом, а влажно — смочив эту впадинку языком. Тогда Нинка зарыдала еще сильней и выронила козью кофту на пол, потому что пальцы сами расцепились и одеревенели, и она не нашла ничего лучше, чем сказать, что дедушку Михея убили четыре года как уже и что пусть он, Шура, приезжает обязательно домой в этот раз на день дедовой смерти, восемнадцатого, через месяц, они с мамой этот день всегда помнят, с мамой Полиной. И совсем некстати еще вдруг пришла мысль в воспаленную от счастливого дня голову, что, наверное, через такой сверхвоздушный козий пух душа выходит из человека гораздо быстрее, чем обычно, и человек меньше мучается, умирая. И дедушкина душа тоже наверняка улетела бы раньше и, может, не ждала бы нужных девяти дней, будь на нем поддевка из ангорской шерсти…

А Ванюха подумал, что кофтенка кстати подошла очень, по делу, и недорого получается, если партией брать и расталкивать по области — в Москве с ангоркой уже проехали, — даже если оптом скидывать, но опт большой быть должен, на багажник, — тогда есть смысл, однозначно есть, сдача разовой будет и быстрой, не придется мудохаться. Надо с Димой поговорить, подумал, смотря, правда, цвета какие остались. А Нинку можно бы уже и в постель тащить, готова, коза, хватит пасти. И приодеть еще надо. Мать бы только, узнав, не стала возникать.

Нельзя сказать, что мысль эта, хотя и возникшая внезапно в ходе перечисления первоочередных дел, была для него неожиданной. Просто это был первый случай, когда он отнесся к этому довольно серьезно, вернее, вполне практически. Он отступил шаг назад и попытался взглянуть на материну воспитанницу новыми глазами, с другого, несемейного, так сказать, ракурса, отбросив привычную картинку трудолюбивой и послушной тихони в очках.

Нинка продолжала всхлипывать, но оба понимали, что это от чувства хорошего и радостного, а потому утешать особо не стоило, а наоборот, уже пора бы и рассмеяться. И Нинка, похоже, тоже поняла и улыбнулась ему, и тряхнула головой так, что заколка сзади отлетела, волосы упали на плечи и рассыпались, а глаза за стеклами продолжали блестеть мокрым. И Ванюха понял, что он приедет на Михеев день обязательно, потому что Нинка ему понравилась. Он так и подумал «на Михеев день», так и отпечаталось в голове. Но раскаяние недавнее не вспомнилось, да и не было его никогда: так, приснилось разок-другой что-то из прежней поселковой жизни, пролетело где-то, прошуршало и отъехало. Зато по календарю если специальному с народными праздниками, то, коль на такой день тепла не будет, то зима окажется полное говно. Это он откуда-то знал. Хотя день, может, и не как «Михеев» обозначен, а по-другому, но близко к этому, похоже…

Марик Лурье и Ирка Заблудовская жили рядом, учились рядом, в параллельных классах, и женились тоже рядом, в том смысле, что к моменту, когда Ирка сменила фамилию на Лурье, оба продолжали жить в одном и том же доме, в соседних подъездах. Ирка к тому времени заканчивала иняз Мориса Тореза с переводческим английским, а Марик поступал в аспирантуру инженерно-строительного, компенсируя нечетный пункт биографии явно выраженными способностями, умноженными на покладистость характера и рациональную трудоспособность.

Отец Марика, Самуил Аронович Лурье, к тому времени военный пенсионер союзного значения, несмотря на имевшуюся общественную должность председателя комиссии по усыновлению при чем-то там, в наличие талантов верил не особо. В семействе Лурье испокон веков брали задницей, то бишь усердием и приспособляемостью. Зато он верил в благозвучие фамилии, полагая, что собственным успехам в жизни — включая фронт без царапины, трехкомнатную квартиру на Пироговке, покойную Сару, единственную, по его мнению, медсестру его национальности, которую ему удалось найти на передовой линии фронта и сделать своей женой там же, на войне, умного сына, мостоконструктора Марика, и, наконец, любимца семьи и будущего кормильца Торри Первого, высокопородного английского бульдога, — Лурье обязаны исключительно французскому ее звучанию. Марик был иного мнения и, игнорируя особенности фамильного прононса, упирался в учебники и практические занятия все пять лет, пока не понял окончательно, что мосты — это то, что нужно, это — его. Мостостроительные конструкции многого в жизни не обещали, но вместе с тем удовольствие продолжали доставлять мало с чем сравнимое, разве что не меньшее, чем от брака с Иркой.