Григорий Ряжский - Дети Ванюхина

— Не надо звонить, Макс, — предупредила Ирина Леонидовна, пока они перетаскивали вещи к входной двери. — Я сама открою, пусть Марик обалдеет.

Сам Марик успел понять, что в доме посторонние, лишь когда услыхал звук захлопнувшейся входной двери и приглушенные голоса. Он выскочил из комнаты, накинув халат, и прошел в сторону лестницы, чтобы спуститься вниз. Но уже летела навстречу ему Ирка, как была, с ключами в руке и изъятой из ящика почтой. Внизу стоял Макс и приветливо улыбался, но Марик и так уже понял, что это он, а не снявший очки Айван — Ванька не умел улыбаться так, у него это получалось по-другому, а до Москвы вообще редко получалось. Марик понял все и в этот же момент перестал что-либо понимать. Голова отказывалась соображать, пока Ирка висела на нем, обхватив руками шею мужа и плача.

— Не ждали? — выдохнула она через радостные слезы. — А мы без приглашения с Максом решили нагрянуть. К черту, решили, Нью-Йорк, подождет Нью-Йорк, потом будет Нью-Йорк. А сейчас будет Даллас, правильно? — Она разжала руки, отвела голову немного назад, чтобы получше разглядеть мужа, и, придав голосу игривую интонацию, уточнила вопрос: — Или нас уже не ждут?

Марик тупо молчал, глядя прямо перед собой, никак не реагируя на вопрос и вообще на Ирку. Это было так непохоже на него, что Ирина растерялась и спросила:

— Ты здоров, Марик?

— Не надо туда ходить, Ир, — ответил муж и кивнул головой в направлении спальни, — там сейчас Клэр…

Курс для подготовки к сдаче ТОЭФЛ-теста Максим взял уже через два дня после того, как обустроил свою жизнь в комнате Ивана. Вещей у него с собой было не так много, утром он быстро раскидал их по шкафам и, не завтракая, слинял из дома в город: сам поехал, без провожатых, раздобыв карту и отоварившись долларами в ближайшем банкомате. Кредитная карточка «Мамонта» выдала наличность с безукоризненной точностью.

«Молоток, перец, — подумал он про брата, — не зря на своем месте сидишь, жалко, отец наш не узнает».

Настроение было отличным. Огорчала, правда, вчерашняя история, свидетелем которой он стал. Догадался, что размолвка у «шнурков» Ванькиных вышла, у отца с матерью. Как ни пытались взрослые размазать ситуацию за то время, пока наверху одевалась симпатичная американка и пока спускалась по лестнице, опустив глаза, но успев мельком бросить острый любопытствующий взгляд на Ирину и получив в ответ такой же, Макс просек все капитально. Услышал еще, как она вполголоса произнесла в пустоту, повисшую между нею и Ириной Леонидовной: «I’m so sorry…»

Но дальше он вел себя так, будто ничего не случилось. От ужина отказался, принял душ и сразу завалился спать. Что там было дальше и как, он не знал, потому что, когда на следующий день вернулся из города, где болтался по жаре в течение всего дня, дома была одна только Ирина Леонидовна. Она его накормила и ничего говорить не стала. А он, само собой, — спрашивать. А со следующего дня Макс уже учился на курсах ТОЭФЛ, втиснувшись в международную эмигрантскую группу. Времени терять не хотелось, нужно было успеть поступить в этот сезон, и он забегал туда-сюда: университет сначала, все там выяснил, когда чего надо, сколько стоит, как долго учиться, кем выпускают, каковы профессиональные перспективы. Чувих на факультете оказалось куча, и все непростые, как и в московском тусняке, но меньше числом и разноцветней прикидом и по фэйсу. Но по башне похожи — такие же. В том смысле, что все почти без нее. Одним словом, кайф: понравилась обстановка, свои кренделя в доску, подумал, зашибись. Но работы второкурсников, что в коридоре выставлены, — фуфло порядочное, у нас такой уровень еще во Дворце пионеров на Воробьевке школьники средних классов «Сменой» выдавали, про «Зенит» вообще разговора нет, причем это, если композицию не трогать, только по качеству изображения судить, — а то и покруче выдавали, даже по тем временам, при совке еще, при последнем его издыхании.

Так было неделю. А потом диспозиция сменилась: вернувшись вечером, он не обнаружил Ирины Леонидовны, но зато дома был Марк Самуилович. Тот вежливо с Максом поздоровался и протянул письмо от жены. Макс поднялся к себе и прочитал:

«Дорогой Максим, надеюсь, ты меня извинишь за такой неожиданный с моей стороны поступок. Дела семейные складываются так, что у меня не получается пробыть в Америке, сколько я прежде планировала. Мои родители плохи, и сердце неспокойно из-за маленькой Ниночки. Кроме того, кажется, снова в семье Айвана будет прибавление, но пока это секрет, ладно? Ну и другое всякое. Мы договорились с М. С., что он сделает все необходимое для твоего комфортного пребывания у нас, и ты успешно сдашь экзамены. Отъезд мой получился внезапным еще и из-за случайно возникшего билета, так что извини, что не смогла с тобой проститься. Буду звонить из Москвы. Целую, мой мальчик, и еще раз прости. Ир. Л. Лу…»

ТОЭФЛ Макс сдал с первого захода и вместе с привезенным из Москвы портфолио и переведенным московским аттестатом успел сдать результаты теста в университетский адмишн. Повезло еще и кроме этого — конкурс в этом году не был таким уж большим, всего четырнадцать человек на место, а это с гарантией означало, что персональный Максов шанс — сто из ста. Так и вышло — взяли с песней и поразились серьезности работ обаятельного русского юноши: никто из преподавателей не мог упомнить такого сочетания качества работ с возрастом абитуриента, по крайней мере, за последние лет двадцать.

Этой же осенью, вернее, даже зимой, ближе к рождественским каникулам, Макс познакомился у себя в А&М юниверсити с очередной девчонкой. Девчонка по сравнению со всеми предыдущими, здешними и тамошними, оказалась и поумней, и поинтересней, хотя внешне особенно не выделялась. Собственно, не он с ней, а, скорее, она с ним познакомилась на общей лекции по психологии творчества — забрела туда, учась на международном бизнесе. Девочка эта подсела к нему, легонько толкнула в бок локтем и задала нахально-утвердительный вопрос:

— Ты не Айван. Да?

— Да, — ответил он, не зная, чему больше удивляться: тому, что не узнали в нем брата, или же, наоборот, что могли признать его за другого, — я не Айван. Я Макс Ванюхин, его брат.

Девчонка улыбнулась и перешла на вполне сносный русский:

— Я знаю уже. — Она была черненькая, худая, с тонким носом чуть с горбинкой, как у прославленной балетной примы, и веселыми глазами. Она все еще продолжала улыбаться, но не игриво, а очень как-то правильно, по-хорошему. И тут до Макса дошло, что так улыбаются родные люди только или те, которые рано или поздно такими становятся. А девчонка добавила: — Я Лариса. Лариса Циммерман. Я Айвана хорошо помню, мой папа его очень дружил.

— С ним, — поправил он, перейдя на русский, — с ним очень дружил.