Дочь Шидзуко

Юки выскочила из комнаты. Маса смотрела на спящего Такео. Странно, он упал как раз в тот момент, когда она негодовала по поводу той записи в его дневнике, — словно ее раздражение подкосило мужа. Маса опять приложила ладонь к его лбу. Он уже не был горячим. «Прости меня, дорогой, — говорила про себя Маса, — ты ведь тоже страдал после смерти нашей дочери. И сейчас собирал клубнику для Юки — старался сделать ей приятное». Поставив стакан поближе к кушетке мужа, она вернулась в кухню.

Там, уже в ярком утреннем солнце, Юки мыла под краном клубнику.

— Я думаю попасть на двухчасовой автобус — может, дедушка к тому времени проснется. А если нет — уеду позже. Юки прикрутила кран. Я испугалась, вдруг у дедушки отнимется речь.

Маса понимающе кивнула.

— Хочу рассказать тебе одну вещь, — продолжала Юки, перебирая клубнику. — В тот день, когда мама умерла, я после школы, как всегда, пошла на урок музыки, учительница запаздывала, и ее мать пригласила меня в дом, чтобы я там подождала, когда она вернется. Ну, я позвонила, конечно, маме. И мы разговаривали с ней как раз перед тем, как все это произошло, — Юки запнулась. — Может, не надо тебе это рассказывать?

— Почему же? Продолжай.

— Так вот, голос мамы звучал как-то странно. Напоследок она сказала: «Веди себя хорошо. Ты знаешь, как я тебя люблю». Ее голос до сих пор раздается у меня в ушах. Обычные слова, казалось бы, но прозвучали они как-то странно. Я почувствовала в них особый смысл и заволновалась. Надо было сразу мчаться со всех ног домой, а я, дура, музицировала.

— Не надо себя казнить, — попыталась успокоить ее бабушка. Старушку тоже терзали муки совести. Даже сейчас она иногда не спала ночами, чувствуя, что могла как-то предотвратить смерть дочери, но как именно — понять не могла.

— Я не казню себя, я все равно, наверное, опоздала бы. Кроме того, мама твердо решилась на самоубийство. Не в тот день открыла бы газ, так в другой. Но меня волнует другое. Когда я приехала домой, мама была еще жива, только без сознания. Отец с доктором приехали примерно через полчаса, но ее уже нельзя было спасти. Просто мистика какая-то: в последний раз я слышала ее голос по телефону, но видеть ее не могла, а когда увидела, то голоса уже не услышала. Цельное разрушилось. Помню живой голос, но неживое лицо, сжатые губы. Иногда мне снится сон, что ее голос попал в ловушку где-то на телефонной линии, и я не могу ей помочь. А так хотелось спасти ее. — Юки закрыла лицо руками.

Маса дала ей полотенце:

— Юки, как я тебе сочувствую. Мне очень жаль тебя, девочка.

Юки прижала к лицу полотенце.

— Я рассказала тебе это не для того, чтобы ты меня жалела. Я имела в виду, что мне жаль маму, — она швырнула полотенце на стол и вытерла глаза костяшками пальцев. — Вот сейчас, когда дедушка упал, мне показалось, что я никогда больше не услышу его голос — как и голос мамы. И мне стало стыдно, что я плохо вела себя с ним. Да и с тобой тоже.

Юки отвернулась к окну. Ее плечи вздрагивали. Маса вспомнила, как у нее все внутри обрывалось, кода внучка, совсем маленькая девочка, упала с каштана на сетку, и когда протаранила стекло.

— Я вела себя отвратительно, — исповедовалась Юки, стоя спиной к бабушке, — и в особенности после маминой смерти. Почему — не знаю. Не могу себя сдерживать. Все кажется мерзким. Не знаю, как справиться с этим. Остается одно — самой быть мерзкой. Мне так стыдно, что я обвинила маму в трусости, в малодушии. Но бывают дни, когда я действительно сержусь на нее. Конечно, она не желала мне зла, верила, что мне будет лучше без нее. Она ошибалась, хотя, конечно же, очень любила меня. Я это знаю, и от этого еще тяжелее, — Юки удрученно вздохнула. — Все выводят меня из себя, даже вы. Не понимаю, в чем дело. Ведь я люблю и тебя, и дедушку. В Кобе постоянно думаю о вас и очень скучаю. Ты мне веришь?

— Конечно, верю, — Маса, похлопала внучку по спине. — Очень даже верю. — Она притянула Юки к себе, та уткнулась в плечо бабушки и крепко ее обняла.

— Прости меня, если сможешь...

— Все в порядке. Я прекрасно тебя понимаю. — Гладя спину внучки, Маса ощущала под майкой ее косточки. Юки всегда отличалась худобой. Маса опять вспомнила, как ее девочка стояла на верхней ветви каштана, вцепившись в толстый ствол, а пожарники уговаривали ее добраться до конца ветки и спрыгнуть вниз. «Я не могу, — объясняла им Юки, — мне страшно». Но докарабкавшись до крайнего сучка, она все-таки шагнула в пустоту. Бабушке этот спасительный полет показался вечностью. Маса закрыла глаза и сильнее прижала к себе внучку. Щека у Юки была теплой, а ее волосы пахли солнечной ранней весной.

ОБИДЫ (май 1973)

Ханаэ, мачеха Юки, была с утра у врача и поэтому смогла приступить к уборке дома лишь в середине дня. Она протерла холодильник, стол и шкафы, плиту, вымыла полы. «Уборку нужно делать каждый день, — привычно рассуждала она, — иначе пыль накапливается. А на ручке дверцы холодильника остаются пятна: муж Хи- деки и падчерица Юки хватаются за нее всей ладонью, вместо того чтобы осторожно обхватывать пальцами. Некоторые женщины, — продолжала размышлять Ханаэ, направляясь в ванную, — живут в грязи две-три недели и лишь потом принимаются за уборку». Мать Юки Шидзуко очевидно, относилась к этому разряду. Когда Ханаэ три года назад вышла замуж за Хи- деки, Юки было уже тринадцать. Но никто ее не приучил убирать в доме, мыть посуду, аккуратно составлять список продуктов, перед тем как идти по магазинам.

Однажды у нее с падчерицей произошел наряженный разговор.

— Я вообще не понимаю, чему тебя учила мать, — язвительно сказала Ханаэ.

— Она учила меня тому, о чем вы не имеете представления, — вызывающе ответила Юки. — Учила меня рисовать, видеть и понимать природу. Я узнала от нее названия цветов, деревьев, трав. Она рассказывала мне интересные истории из ее жизни. Мама знала много такого, чего не знает никто.

— Но вот хорошим манерам она, кажется, тебя не научила.

— Не научила. А зачем мне хорошие манеры? Чтобы притворяться — любезничать с людьми, которым я не нравлюсь и которых не люблю я? Это же нечестно — сплошное лицемерие!

Выпаливая эту тираду, Юки пристально смотрела в глаза мачехи, хотя детям, по неписаным правилам хорошего поведения, так делать нельзя: они должны знать свое место.

Ханаэ опустилась на колени и принялась собирать волосы, прилипшие к полу ванной. Их не брали ни щетка, ни мокрая тряпка. Это были волосы Юки, более темные, чем у Ханаэ, не такие тонкие и тусклые. Очевидно, мать не приучила Юки расчесывать волосы надлежащим образом, аккуратно. Когда Ханаэ переехала в этот дом, ее поначалу буквально тошнило при виде длинных волос падчерицы на полу ванной, коридора и даже кухни. Хорошо, что Юки с тех пор стала стричься коротко.