Дочь Шидзуко

Юки подошла к автомобилю и постучала в окно. Мать, увидев ее, улыбнулась, мужчина заглушил двигатель, и они вышли из машины.

— Как прошла ваша встреча? — спросила Юки, взяв маму за руку.

— От души повеселились! Юки, познакомься — это мой старый друг, господин Кимура. Мы вместе учились в школе. Он любезно подвез меня домой.

Господин Кимура протянул руку.

— Привет! — сказал он, когда они обменивались рукопожатием. — Очень рад с тобой познакомиться, — улыбнувшись, он пристально всмотрелся в лицо Юки.

Она улыбнулась в ответ.

— Ну, а как ты провела время? — поинтересовалась мать.

— Так себе, — пожала плечами Юки. — Госпожа Ширакава стала перед моим носом менять пеленки своему малышу. Я застеснялась и убежала в другую комнату.

— С тобой не соскучишься! — засмеялась мать. — Ты обедала?

— Нет. Сказала им, что у меня нет аппетита.

— Почему?

— Госпожа Ширакава сварила суп с устрицами, а я подумала: вдруг она побросала их в кастрюлю еще живыми. Она говорила, что вымачивала их в воде целый день, чтобы они выплюнули весь песок, который съели до того, как их поймали.

— И ты решила увильнуть от обеда? Не очень-то вежливо.

— Почему? Я не стала бы есть живых устриц ни в чьем доме, а госпожа Ширакава здесь не при чем. Я не думала ей грубить. Она хорошая, добрая.

Мать и господин Кимура переглянулись — они с трудом сдержали смех.

— А вы тоже считаете, что я поступила невежливо? — спросила его Юки.

— Нет, я бы тоже, наверное, не стал есть суп с устрицами.

— Вот видишь, мама! Ладно, побегу домой. Сделаю себе сэндвич с сыром и помидорами. А тебе сделать?

— Нет, спасибо. У нас был обед.

— А вы? — обратилась Юки к господину Кимуре. — Вам сделать сэндвич?

— Нет, я тоже обедал, спасибо.

Мать Юки, взглянув на своего бывшего одноклассника, секунду поколебалась и продолжила:

— Может, зайдешь к нам — попьем вместе чаю?

— Я бы с удовольствием, но неудобно беспокоить в субботний вечер твоего мужа.

— Мужа нет дома, — сказала Шидзуко.

— И придет он очень поздно, — добавила Юки.

Все трое молча направились к дому.

— Так ты, значит, уже в четвертом классе? — обратился господин Кимура к Юки, когда они уселись за кухонным столом.

Не отрываясь от сэндвича, она кивнула.

Кимура улыбнулся. Шидзуко налила ему чаю.

— Когда мы с твоей мамой учились в четвертом классе, на утренней классной линейке мы всегда стояли рядом, потому что были самыми маленькими.

— Неужели? — удивилась Юки. Даже сидя, господин Кимура возвышался над столом и имел весьма внушительный вид.

— С тех пор я успел подрасти, — засмеялся он, переглянувшись с Шидзуко. — Да, так вот: в четвертом классе твоя мама втянула меня в одну не очень веселую историю. Это было незадолго до начала войны. Уже пошли разговоры о том, что наша армия скоро оккупирует Китай. Директор школы произнес речь о величии нашей империи и показал фото императора. Мы должны были подобострастно закрыть глаза и поклониться его портрету. Учителя говорили нам, что император — настолько священная особа, что, взглянув на его портрет, мы можем ослепнуть. Но Шидзуко, конечно не верила этим россказням. Как-то раз она, мало того, что и не подумала закрыть глаза, посмотрев на портрет императора, но еще толкнула меня в бок и громко сказала: «Взгляни, какой у него смешной нос». Все вокруг слышали ее слова и ждали: осмелюсь ли я посмотреть на императора.

— Ну и что? — заинтересовалась Юки. — Вы тоже на него поглядели?

— Нет! В отличие от твоей мамы я оказался трусом, побоялся ослепнуть.

— Дело не в том, что я была такой уж храброй, — возразила Шидзуко. — Я просто поняла, что учителя нам врут. Этот портрет сделал обычный профессионал, а может, и фотолюбитель. Он же не ослеп — и проявлял пленку, и печатал. Вот я и захотела проверить на себе: ослепну или нет? Взглянула на фото — и все в порядке, лишь увидела, что наш император — самый обычный человек, только нос у него смешной — такой острый. И лицо, честно говоря, довольно глупое.

Господин Кимура повернулся к Шидзуко.

— Я вспомнил о тебе как раз в тот день, когда окончилась война. Император тогда обратился к народу по радио и сказал, что он всего лишь обычный смертный, и мы были неправы, когда обожествляли его. Тогда я учился уже в средней школе и скептически воспринимал то, что нам пытались вдолбить в головы.

Речь императора мы слушали дома всей семьей. Родители и моя старшая сестра плакали. А я в который уж раз вспоминал дурацкий нос императора и твою смелость. — Кимура помолчал. — К тому времени твоя семья перебралась в деревню. Я страшно расстроился, что никогда тебя не увижу.

— Думаю, ты преувеличиваешь свои страдания, — смущенно засмеялась Шидзуко.

— Не преувеличиваю. Я действительно не находил себе места, — Кимура повернулся к Юки, которая сидела тихо: вся — внимание. — Твоя мать была способнейшей ученицей в нашем классе. Мы всегда восхищались ею.

— Ну, это было так давно, — с грустью сказала Шидзуко. — А вот господин Кимура теперь профессор, преподает литературу в Национальном университете Кобе.

— И все же никогда не забывал твою маму... Я бы разыскал ее раньше, если бы не жил все это время в Токио — в Кобе вернулся всего лишь этой весной, в апреле.

Юки несколько раз ездила с матерью в Токио к своей тетушке Айе. Больше всего ее удивила там речь горожан — они тараторили быстро и громко и прозносили слова не совсем обычно.

— Вы говорите не так, как все говорят в Токио, — сказала Юки.

— Конечно, не так. Я ведь вырос здесь, в Кобе, и токийский диалект так и не перенял, хотя прожил там пятнадцать лет и был женат на жительнице Токио. А вот мои дети говорят как токийцы.

В классе Юки было несколько детей, переехавших в Кобе из других регионов страны. Над их странным выговором всегда посмеивались, любили их передразнивать.

— А вашим детям приходится в школе драться, когда их дразнят за то, что они говорят не как все? — поинтересовалась Юки.

— Не думаю. В Кобе живет только мой сын, но он уже в средней школе. В этом возрасте если дерутся, и то не по таким пустяковым поводам. А моя дочь живет в Токио со своей матерью.

— Отдельно от вас?

— Да. Мы разведены.

Юки задумалась. У себя в школе она знала лишь одну девочку, чьи родители были разведены. Ее звали Марико, она жила с отцом и его родителями. Девочка говорила, что почти не помнит матери: та уехала в деревню к своим родителям, когда Марико была еще совсем маленькая. Однажды в мае, когда в Японии отмечается День Матери, их учитель, господин Ямасаки, попросил учеников написать небольшое сочинение о своей маме. Марико выскочила из класса. Учитель ее вернул, посадил на место. «У меня нет мамы», — сказала девочка. «Тогда напиши о бабушке», — предложил учитель. Марико просидела целый урок, уставившись на чистый лист бумаги, хлюпая носом, но так ничего и не написала. За это господин Ямасаки оставил ее после уроков.