Дочь Шидзуко

Айя смолкла.

— Так вот почему мама приехала в Кобе? Чтобы найти здесь работу? — догадалась Юки. — Ну, конечно, она не могла оставаться в деревне — ведь все узнали о ее поступке.

— Да, для деревенской девушки это едва ли не преступление. В Кобе она два года работала секретаршей и жила в маленькой каморке на чердаке без отопления, потому что почти все заработанные деньги отсылала домой. А потом познакомилась с твоим отцом.

— Он тогда болел... — напомнила Юки.

— У него был туберкулез, и мама целый год ежедневно ходила в больницу, пока он не выздоровел. Она не бросила его, хотя все говорили, что он умрет, и она останется у разбитого корыта. -Не бросила, потому что они были помолвлены и она действительно любила его...

Айя замолчала.

— И вот его благодарность, — сказала Юки. — Через год после смерти мамы он снова женится. К тому же эта его невеста — такая дурочка!

— Не говори так!

— А разве я не права? — упрямилась Юки. — Она сказала, что мы все будем счастливы. Вот ты, например, не вышла же замуж, когда умер дядя! Я помню, как ты говорила маме, что даже слышать не хочешь о новом муже.

— У женщин все иначе, чем у мужчин. Им нужна жена, чтобы заботиться о доме и детях.

Некоторое время обе молчали. Потом Айя сказала:

— Теперь мы будем видеться нечасто. Я отправила твои вещи. Они придут через неделю.

Юки ничего не ответила.

— Ты должна понять: отцу в одиночку не справиться с хозяйством, да и с твоим воспитанием тоже, — попыталась урезонить ее тетя. — Конечно, у новой жены есть родственники, они станут и твоими родственниками. Но мы с бабушкой и дедушкой будем видеться с тобой по разным случаям.

— Например, на чьих-нибудь похоронах, — мрачно заметила Юки.

— Не надо так! Разве ты не понимаешь, что ничего нельзя изменить? Ты у отца — единственный ребенок. У нас никаких прав на тебя нет. Пригласить меня на свадьбу — это со стороны твоего отца была даже любезность.

— Ты знаешь, что это ложь, — отрезала Юки. — Все ложь! Они знают, что я хочу остаться у тебя в Токио, и они сами тоже этого хотят! Я им не нужна! Они всего два раза приезжали в Токио навестить меня. Им больше всего на свете хочется быть только вдвоем. А я — для маскировки, чтобы о них не говорили плохо.

Юки выглянула из окна. Отсюда был виден концертный зал, где она шестилетней девочкой впервые играла на фортепьяно перед публикой. Исполнив две пьесы, она вышла на улицу отдохнуть и посмотреть на корабли, а мама незаметно прошла через другую дверь, чтобы купить ей букет алых роз. Юки ясно видится эта картина: мама бежит вверх по лестнице, ведущей в концертный зал, в белом платье, с букетом роз, и они обнимаются — радостно, но осторожно, чтобы не помять цветы. «Мамочка, как же ты мне нужна!» — прошептала она.

Юки сидела между тетей и старым другом отца, которого видела на маминых похоронах. Свадебная церемония должна была начаться через несколько минут — ждали невесту. В зале царил полумрак: только на алтаре горели длинные белые свечи. За тремя длинными столами, установленными вокруг алтаря в виде подковы, сидели гости, человек двадцать мужчин и женщин: родственники со стороны невесты и отца и несколько его друзей по работе. На мужчинах были темные костюмы, на большинстве женщин — строгие черные кимоно. От запаха горящих свечей в зале стояла духота. К тому же помещение было без окон. Юки так хотелось выбраться отсюда хотя бы в холл гостиницы.

Отец стоял у алтаря. В черном кимоно он казался маленьким и старым. Смотрел куда-то поверх голов гостей, напоминая Юки старика, силящегося что-то вспомнить — может быть, мелодию песни, которую пел в молодости. Священник в красно-белом облачении стоял по другую сторону алтаря, держа зеленые ветки, перевязанные красной и белой лентами. Юки отвела взгляд от священника и уставилась на свои руки, убранные под стол. По-прежнему сжав сумочку, она пыталась представить своих родителей, стоящих у ворот храма, за которыми зеленели деревья. Как говорила мама, та свадьба состоялась в мае, и сейчас Юки почудился принесенный весенним ветром запах цветущих глициний, высаженных за храмом, возле пруда. Она взглянула на отца, стоящего в центре «подковы», и подумала: «Неужели ты совсем забыл тот день, аромат цветов и зеленых листьев и ее ладонь, лежащую на твоей руке?»

Дверь распахнулась, и показалась невеста. Она шла медленно: громоздкий парик и многослойное одеяние сковывали движения. Когда она остановилась между женихом и священником, гости поднялись со своих мест.

Юки тоже встала, положив сумочку. Сидевший с ней по соседству друг отца задел ее рукавом пиджака, и Юки теснее прижалась к тете. Священник начал обмахивать новобрачных ветками и высоким гнусавым голосом, нараспев, неразборчиво произносить какие-то слова. Другого священника, отпевавшего маму, она тогда тоже не могла понять... Скорее бы сесть, подумала Юки, пока пол снова не поплыл под ногами.

Закончив пение, священник вручил отцу большую керамическую чашу с ритуальным саке. Юки наблюдала, как он трижды глотнул рисовую водку и передал чашу невесте. Невеста также отпила из чаши три раза. Священник передал ее на стол, где сидела Юки. Каждый гость, сделав три глотка, передавал чашу по кругу. Дошла очередь до тети Айи. Она взяла чашу, поднесла ее к губам, и лицо тетки, казалось, утонуло в огромном сосуде. Дошла очередь и до Юки.

Чаша была такой тяжелой, что девочка с трудом удержала ее в руках. Она едва не поперхнулась от резкого запаха саке и зажмурилась, чтобы не видеть мерзкого напитка. Как в дымке, снова всплыла мама в белом свадебном платье у ворот храма, овеваемая весенним ветерком и ароматом глициний. Мама, подумала Юки, я не позволю ему тебя забыть. Она поднялась на цыпочки и наклонила чашу. Теплое и горькое саке тонкой струей полилось ей в рот. Юки сделала один длинный глоток, а когда друг отца потянулся за чашей, она, опустившись на пятки, со всей силой грохнула ее об стол. Точно так же в день похорон мамы отец разбил о порог ее рисовую чашку, чтобы навсегда изгнать ее дух из своего дома.

ИРИСЫ (апрель 1970)

После обеда отец с мачехой ушли в свою комнату смотреть фильм по телевизору. Юки увидела их через открытую дверь, проходя мимо. Они сидели рядом на кровати перед мерцающим экраном. Несмотря на солнечный день, окно было задернуто тяжелыми шторами цвета ржавчины, которые купила мачеха. Бывшая комната отца выглядела теперь маленькой и перегруженной вещами его новой жены: телевизором, туалетным столиком и шкафом, одеждой, новым футоном 3с блестящим розовым покрывалом. Из комнаты наверху, где раньше жила Шидзуко, вынесли всю мебель и сняли шторы с окон.

Ни отец, ни мачеха не оторвались от телевизора и не обратили внимания на Юки. Она прошла в кухню и открыла правую дверцу буфета. Тяжелые голубые стаканы и белые керамические бокалы, принадлежавшие когда-то маме, исчезли. Вместо них Юки увидела стопки белых фарфоровых тарелок и блюдец, расписанных по краям розовыми цветочками. На крючках, по-видимому, только что привинченных отцом, висели чашки с таким же узором. Открыв левую дверцу, она обнаружила в буфете множество новых бокалов. На этой полке мама хранила керамические тарелки, покрытые голубой и фиолетовой глазурью с углублениями посередине. Рисунок каждой тарелки слегка отличался от других, как отличаются друг от друга разные фазы луны.