Карен Бликсен - Из Африки

Фарах говорил о колдовстве кикуйю сухо и обстоятельно, как если бы на поголовье фермы обрушился ящур — болезнь, не представляющая опасности для людей, но способная угробить все стадо.

Я до позднего вечера размышляла о колдовстве. Сначала оно представлялось мне бесспорным уродством, как если бы труп, давно гнивший в могиле, подкрался к моему окну и прижался носом к стеклу. Услыхав завывание гиены, я вспомнила, что среди кикуйю есть женщины-оборотни — старухи, превращающиеся по ночам в гиен. Возможно, мать Вайнайны как раз сейчас трусит вдоль реки, скаля в ночи клыки…

Я быстро освоилась с мыслью о колдовстве, которое теперь, под влиянием африканской ночи, казалось мне вполне закономерным явлением.

«Эта зловещая старуха, — думала я на суахили, — ослепляет коров Канину и с моей помощью сохраняет жизнь своему внуку, давая ему в день по бутылке молока от моих коров… Злосчастный выстрел и его последствия пропитали жизнь фермы, и виновата в этом я. Я обязана призвать на помощь свежие силы, иначе ферму поглотит кошмар. Я знаю, что надо сделать: обратиться к Кинанжуи».

Великий вождь Кинанжуи жил в девяти милях к северо-востоку от фермы, в резервации кикуйю вблизи французской католической миссии, властвуя над сотней тысяч с лишним подданных. Это был ловкий старик, наделенный природным величием, хотя не родился вождем, а был некогда произведен в таковые англичанами, которые не поладили с законным правителем тамошних кикуйю.

Кинанжуи был моим другом и неоднократно приходил мне на помощь. Его деревня — «манаятта», где я несколько раз бывала, была не менее грязной и полной мух, чем у других кикуйю, зато значительно превосходила размерами все манаятты, которые мне доводилось видеть, так как, пользуясь статусом вождя, Кинанжуи не отказывал себе в радостях супружества. Деревня кишела его женами всех возрастов — от костлявых беззубых развалин на костылях до гибких круглолицых особ с глазами газелей, на руках и ногах у которых тренькали блестящие медные браслеты. Малолетние дети Кинанжуи висели повсюду гроздьями, как мухи; сыновья постарше, осанистые молодые люди с украшениями на головах, приносили отцу массу хлопот. По его словам, у него насчитывалось пятьдесят пять одних только сыновей-моранов.

Иногда старый вождь наведывался ко мне на ферму в просторном меховом плаще, в сопровождении двух-трех седовласых советников и нескольких сыновей-воинов. Обычно это были дружественные визиты, не связанные с управленческой рутиной. Он коротал время на лужайке, посиживая в специально вынесенном для него плетеном кресле и покуривая вместе с советниками и охраной мои сигары. Мои слуги и арендаторы, прослышав о гостях, собирались тут же и забавляли высокую делегацию рассказами о происшествиях на ферме. Эти посиделки под высокими деревьями напоминали политический клуб.

У Кинанжуи была собственная манера управлять собранием. Решив, что дискуссия затянулась, он откидывался в кресле и, продолжая попыхивать сигарой, закрывал глаза и принимался мерно и глубоко дышать, слегка всхрапывая. То был официальный, дипломатический сон, к которому он научился прибегать в высших государственных интересах.

Иногда я тоже просила поставить для меня кресло. В преддверии переговоров со мной Кинанжуи всех прогонял, давая понять, что его правление является образцом беспристрастности. Когда я с ним познакомилась, он был уже не тот, что прежде, однако, общаясь со мной наедине, демонстрировал оригинальность ума и богатое, смелое воображение; у него был собственный, выстраданный подход к жизни и свои твердые взгляды.

Несколькими годами раньше произошло событие, скрепившее наши с ним отношения. Он приехал как раз в тот момент, когда я обедала с другом, заглянувшим ко мне по пути; пока друг оставался у меня, времени на вождя кикуйю у меня не было. Разумеется, после долгого путешествия под палящим солнцем Кинанжуи надо было напоить, однако у меня не оказалось достаточного количества нужной жидкости на целый бокал, поэтому мы с приятелем слили в один стакан несколько крепких напитков. Я решила, что чем крепче окажется выпивка, тем дольше вождь просидит смирно, и сама подала ему стакан. Однако Кинанжуи, отпив с улыбкой один маленький глоток, посмотрел на меня так пристально, как никто и никогда еще на меня не смотрел, откинул голову и в один присест выпил всю смесь.

Спустя полчаса, едва я успела проводить моего гостя, слуги прибежали с чудовищной вестью:

— Кинанжуи мертв!

Я сразу представила себе, в какой это выльется скандал, и поспешила на место происшествия.

Вождь лежал на земле в тени кухни, без всякого выражения на лице, с синими губами и пальцами, холодный, как труп. Это походило на убийство слона, когда огромное царственное создание, под поступью которого только что содрогалась земля и которое по любому поводу имело собственное суждение, по вашей прихоти прекращает существование. Он к тому же утратил свою обычную величавость, так как кикуйю облили его водой и сняли с него плащ из обезьяньих шкур. Он лежал голый, как застреленное животное, с которого вы срезали трофей, ради чего и вогнали в него заряд.

Я уже собиралась послать Фараха за врачом, однако машина никак не заводилась, а свита Кинанжуи умоляла нас подождать и посмотреть, что будет дальше.

Через час, когда я вышла из дома с тяжестью на душе, чтобы поговорить со свитой вождя, слуги сообщили мне:

— Кинанжуи ушел домой.

По их словам, он неожиданно встал, завернулся в плащ и, собрав своих людей, удалился без единого слова, чтобы преодолеть девять миль до своей деревни.

После этого Кинанжуи проникся ко мне уважением за то, что я пошла на риск, пренебрегая опасностью — ведь африканцам нельзя давать спиртного, — чтобы сделать ему приятное. Он неоднократно бывал на ферме и курил с нами сигары, но о спиртном не заговаривал. Я бы угостила его, если бы он сам попросил, однако знала, что просьбы не последует.

Я отправила в деревню Кинанжуи гонца, которому все подробно объяснила про злополучный выстрел. Я просила Кинанжуи посетить ферму и покончить со всем этим раз и навсегда. В мои намерения входило передать Вайнайне корову и теленка, о которых говорил Канину, и на этом поставить точку. Я с нетерпением ждала появления Кинанжуи, обладавшего качеством, которое так ценишь в друге, — умением действовать решительно.

Однако все получилось не так, как я надеялась. Конец вышел драматический.

Однажды, возвращаясь под вечер после верховой прогулки, я заметила машину, мчавшуюся на огромной скорости. Подлетая к моему дому, она чуть не перевернулась. Это был лиловый автомобиль с множеством никелированных деталей, принадлежавший американскому консулу в Найроби. Я терялась в догадках, какое срочное дело могло заставить консула с такой прытью примчаться ко мне на ферму. Однако не успела я слезть с лошади, как Фарах сообщил мне о визите вождя Кинанжуи. Он приехал в своем автомобиле, купленном накануне у американского консула, и не желал вылезать, пока я не увижу его на бархатном сиденье.